Норман по пятницам

"Покойный отец давал Люсии книги, чтение которых не поощрялось даже в старших классах школы, брал её с собой на прогулки и рассказывал о деревьях и звёздах, о насекомых и эволюции животного мира. Он говорил ей о таинственном, невидимом мире, все сведения о котором занимали лишь крохотное пространство в её головке. Они разговаривали о серьёзных вещах и Люсия понимала, что люди многого не знают и, вероятно, знать не могут. Она не просто изучала историю становления и падения империй, отслеживала изменения строения скелета животных с течением времени, но старалась выяснить, обладают ли люди, преподающие и учащиеся в школе, теми знаниями о мироздании, которыми обладает она. И она пришла к выводу, что - нет. Несмотря на то, что она была девочкой и её предназначение заключалось в том, чтобы в будущем растить и воспитывать детей, шить, убирать и готовить, отец хотел, чтобы она смогла постичь глубину собственного бытия как мыслящего существа и привыкнуть думать над взаимоотношениями человека и вселенной. Он хотел, чтобы Люсия остро ощущала пошлость обыденных, бытовых представлений о человеке, которые приземляют и опрощают его божественное происхождение, умаляют и делают лёгкими и доступными мистические откровения о предназначении человека, превращая их в удобные, игрушечные истины о том, как люди, устрашённые тьмой, отрекаются от всего лучшего и светлого в себе.

Иногда Люсии хотелось, чтобы у неё была вера, наивный, прямолинейный ум, тяжеловесная безмятежность тётушки Зиты, для которой всё мироздание умещалось в кармане передника. Но уже в следующее мгновение девушка отказывалась от этого желания. Она вспоминала папу. Она любила его, наслаждалась тем даром, которым он её великодушно наделил, - даром задавать вопросы и удивляться. Дар этот часто приносил ей печаль и боль, из-за него душа Люсии не знала покоя, лишалась простой человеческой радости и отдохновения. Он нередко сопровождался муками и порождал чувство благоговейного страха. Но в отдельные, пусть редкие, минуты жизни позволял ей выходить за пределы человеческих чувств, принося тонкую, абсолютную радость.

Тем не менее Люсия оставалась женщиной, и ей бывало холодно и одиноко в тёмном межзвёздном пространстве, и тайны дружественных вселенных не согревали её сердце. В такие мгновения ей больше нравилась воображать, как растёт трава, каково это прикасаться к мягкой шёрстке котёнка, и представлять себе, что чувствует девушка, когда её ласкает любящая, нежная мужская рука".

"Lucia's father, now dead, had given her books to read which were not available at the finishing school. Though she was a girl, he had taken her for walks, and spoken of the trees and the stars, of insects and the changes of animals, and the mysterious world of which all she knew occupied but the corner of a particle. They had spoken gravely of many things, and Lucia had learned how much that men did not, and perhaps could not, know. She had learned not simply the records of empires, the tracks of the bones of time, but tried to see if they spoke the stories that she had been told, and found that they did not. Though she was a girl, and destined for the home, for sewing, the work of a house and the raising of children, he had wanted her to sense the depth of the puzzles about her, and the flatulence of the common formulas that would trivialize the depth of mysteries, humiliating and domesticating them into the comforting, cardboard truths that men, terrified of the dark, would sell their lives by rather than renounce.

Sometimes Lucia wished that she had the faith, the untroubled, uncomplicated mind, the ironclad serenity of Aunt Zita, who held the universe, its inhabitants and its purpose in the pocket of her apron. Then, thinking about it, Lucia decided that this was not her wish at all. She recalled her father and loved him, and rejoiced in his gift to her, that gift of question and wonder that so often hurt her, that refused to let her have rest, that would bring her not simple happiness perhaps, but the torment and awe that somehow, in rare moments, were beyond such happiness, becoming inexplicably something nobler and more priceless, becoming something that in the wind and under the stars gave her keen, unutterable joy.

Yet Lucia was a woman, and it was lonely and cold in the dark spaces between the stars, lonely and forsaken at the ends of time, and the mysteries of an alien universe were no more marvelous to her, nor should they have been, than the growth of a blade of grass or a kitten's fur or the imagined touch of a man's gentle, loving hand".