"Что значит имя? Роза пахнет розой"

"С 1919 по 1939 год я много путешествовал по европейскому континенту и общался там со многими военными и политиками, а также с главами нескольких государств. В этих странствиях я открыл для себя нечто очень странное, а заодно и очень реальное по сравнению с нашей нереальностью. Как правило, эти страны, в особенности же те, которые больше всего пострадали от прошедшей войны, вовсе не стремились попасть в Банкирский Рай, и вместо этого пытались вырваться из ада, даже если это означало, что на следующем этапе они угодят прямиком в чистилище. Их взгляд на мир был аморальным, потому что с ними обошлись бессовестно. Был авторитарным, потому что их обрекли на рабство. И был милитаристским, потому что, раз уж им было отказано в доброй воле, они обратились к насилию, как к средству спасения.

Путешествуя среди этих народов, я видел многое, что казалось мне добром, и многое, что выглядело злом. По крайней мере, их взгляд был устремлён в будущее, а не в прошлое - иначе говоря, они ориентировались если не на самое комфортное, то уж, во всяком случае, на неизбежное направление. Но утверждать, что мы должны внимательно следить за этими странами, интересоваться ими, и, если их идеи покажутся нам хорошими, усовершенствовать наш антикварный образ жизни - это, как я вскоре узнал, представляло собой грех пред лицом Британского Духа Святого, который, очевидно, проводит большую часть своего времени на Тренидл-стрит (*). Утверждать, как утверждал я, снова и снова, что наша армия должна быть механизирована по русскому образцу, означало прослыть большевиком - тогда этот термин нёс в себе максимальный заряд осуждения, хоть сейчас он и превратился в доброе христианское слово (написано осенью 1941-го - Г.Н.). Намекнуть, что в идее корпоративного государства Муссолини есть много хорошего, означало получить ярлык фашиста - что в наши дни по злонамеренности сравнимо с кличкой "папист" в 17 веке. Шёпотом произнести, что если оставить в стороне их идеологию, практика гитлерюгенда и трудовых лагерей в Германии выглядит довольно демократично, означало стать проклятым нацистом и подвергнуться риску линчевания. По правде сказать, между 1919 и 1939 годом политический кретинизм моих соотечественников не знал границ, а сами они обожали браниться, но ужасались при мысли о настоящей схватке. Им, сидящим в уютных креслах, хватало малейшего повода, чтобы начать вопить о войне, в то время как у них на плацу солдаты, которым они платили жалование, по-прежнему кололи штыками мешки с соломой. Это было похоже на жизнь в клинике для душевнобольных".

"Я случайно узнал, что русский перевод [моей книги] появился в 1932 году. В том году я встретил в Женеве Карла Радека, который тряс мне руку и называл меня "братом-революционером" за мою приверженность будущему, а после сообщил, что в его стране только что вышло первое издание моей книги, тиражом 30 тысяч".