Я хотел посвятить этот пост ошибкам и сомнительным моментам в "Укрощении строптивой". Да, Шекспир делал ошибки. Тут надо сказать много общих слов (ранний период творчества, бубубу, кто мы такие, чтобы судить гения, бубубу), я не хочу этого делать.
Это просто мои мысли по итогам увиденных постановок.
1. Убийственная экспозиция в начале, когда Люченцио объясняет своему слуге, кто они такие и что они здесь делают, строго говоря, ошибкой считаться не может. Возьмите любой сборник Шекспира, начиная с самого первого. "Укрощение строптивой" начинается на полуслове, в разгар действия, когда Слай ругается с трактирщицей:
Слай
Вот ей-богу, я тебя отколочу.
Трактирщица
Пару бы колодок тебе, мазурику!
По меркам восьмидесятых-девяностых годов 16 века это самый современный и реалистичный театр, какой только может быть. И вот затем уснувший пьяница Слай попадает в руки к людям Лорда, его переодевают в роскошное платье и усаживают смотреть итальянскую комедию. Подчёркнутая театральность монолога Люченцио обозначает начало пьесы в пьесе, которая и должна казаться более искусственной по сравнению с "реальным" для зрителя миром, в котором существует Слай.
В сторону. Первые зрители "Укрощения строптивой" были англичанами елизаветинской эпохи. И Слай тоже оттуда - типичный английский пьяница на фоне типичного английского пейзажа. Помимо всего прочего, сцены с ним позволяют перебросить мостик от обыденной реальности к условной Вероне. Именно поэтому в трёх виденных мной постановках, в Москве, в Петербурге и в Лондоне, Слай появлялся из зала, как наш современник и соотечественник. В Лондоне, в театре "Глобус", он был пьяным фанатом английской национальной сборной, который ходил вокруг театра и приставал к зрителям, идущим на представление, а потом каким-то образом проникал в зрительный зал и продолжал беспредельничать уже там. В Москве, в театре "Сатирикон", Слай был наглым придурком, который, опоздав к началу спектакля, врывался в зал и устраивал безобразный скандал, потому что он, сука, бабло платил за билет, а значит, ему теперь всё можно (Москва = гнилые понты). В Петербурге, в Александринском театре, Слай был интеллигентным алкоголиком с окраин, который тянулся к искусству, как мотылёк - к пламени свечи, и именно эта страсть заставляла его лезть на сцену, не обращая внимания на окрики служителей. Нынешний Слай ругается не с трактирщицей, а с охранниками и администраторами, но действие всё равно начинается именно с этого. Из нашего мира Слай проваливается в иную реальность, и мы наблюдаем за происходящим там вместе с ним.
Короче, экспозиция - это не ошибка, это пример глубины текста.
Да, редактор бы придрался к тому, что пролог не кончается эпилогом, сюжет со Слаем ни к чему не приводит. Это завязка без развязки. Но как ни странно, в тексте это работает. В начале итальянского сюжета персонажи - это условные фигуры, "маски", актёры, играющие свою роль. Для оправдания их существования требуется Слай, как простодушный и наивный зритель. Но к концу "Укрощения строптивой" перед нами стоят живые люди, и никакая более "реальная" подпорка им не требуется. Характерно, что именно это возмущало Одена: "В мире живых людей подобное поведение неизбежно привело бы к страшным страданиям... появление в фарсе живого человека приведет к катастрофе". Оден обвинил Шекспира в том, что его итальянские персонажи чересчур похожи на настоящих людей!
Вот один из способов трактовать пролог: настоящая жизнь (Слай и Лорд, и Слай-как-фальшивый-лорд*) + итальянская комедия дель арте, комедия масок (которой Шекспир очевидным образом подражал) = реалистичный и психологический елизаветинский театр. Слая в конце не существует, потому что он был уничтожен и усвоен в процессе диалектического синтеза.
[В постановке Александринского театра один из смысловых слоёв именно об этом. В начале пьесы в пьесе актёры существуют отдельно от своих масок (а персонажи - отдельно от своих социальных ролей). Роли - это манекены в костюмах, которые актёры двигают по сцене и с которыми актёры взаимодействуют, иногда даже "выходя из роли". Но к концу манекены исчезают, а актёры сами облачаются в костюмы своих героев; синтез произошёл, актёры сами поверили в свою игру, персонажи стали людьми.]
В общем, даже если отсутствующий эпилог представляет собой честную ошибку - Шекспира ли, актёров, переписчика - ошибка эта работает на глубину текста. Пролог заставляет нас задуматься, но не предлагает готовых ответов. Что касается пьесы в целом, то она кончается классически, как полагается старой комедии - финальный монолог, нравоучительная мораль ("послушные дети - отрада отцам, злые жёны - мужьям мучение"), вопрос в зрительный зал ("но почему она позволила себя укротить?!" - это вопль Люченцио, и последние слова пьесы). После этого не нужен никакой эпилог.
(продолжение следует...)
