Поршнев был сложным человеком. Хрен знает, что он про себя думал. В советской исторической науке он отыгрывал роль ортодоксального марксиста (более ортодоксального, чем вся советская власть), что крайне раздражало других советских историков, в марксизм по существу своей профессии не веривших, но вынужденно соблюдавших весь необходимый церемониал. Они не могли понять, что с Поршневым не так: он идиот, карьерист, провокатор?
Я не знаю. Вот
wyradhe просто, он может почитать про биографию человека, и сразу сказать: что это был за человек, чего он стоил, что он про себя думал, какие у него были истинные убеждения, и так далее. /*шёпотом*/ Но я думаю, это потому, что сам wyradhe в людях не разбирается совершенно. То есть вот в снежного человека, как реликтового гоминида, Поршнев точно верил, раз он организовывал экспедиции для его поимки и был ведущим деятелем отечественной криптозоологии. Так губить свою репутацию можно только ради вещей, которые для тебя по-настоящему важны и дороги. Разве нет? Как говорит
arishai, безобидная шизинка может спасти от серьёзной шизы, просто потому, что место уже будет занято. (Так она объясняла нездоровый прогон Станислава Дробышевского про гигантопитеков, которые обрабатывали каменные орудия и охотились на животных.)Многие идеи Поршнева производят впечатление какого-то двойного дна, очевидного и неочевидного подтекста. Я об этом уже писал:
Человек пережил сталинский режим. После этого он рассказывает истории про доисторического людоеда, окружённого шакалами-прихлебателями. Людоед показывает на очередную жертву, и её с визгом сжирают. Или ещё раньше, до того, как эти отношения вышли наружу: "по Поршневу пусковым механизмом эволюции человека послужила ситуация полностью соответствующая канонам детективного жанра: в племени завелся убийца, который пожирал тайно соплеменников". Люди исчезают, потому что людоед голоден.
И это уже ставит перед нами вопрос, кто мы в этой ситуации, на какой мы стороне. Мы за людоеда? Мы шакалы-подпевалы? Или мы неоантропы?
А потом Поршнев пишет, что людоед-то давно сдох, а созданная им структура суггестии осталась, и она до сих пор с нами.
***
Или вот, про это я тоже уже рассказывал:
Так как Поршнев был не только марксистом, но и историком, он считал, что понимать [революцию рабов] нужно иносказательно. Само рабовладельческое государство, как таковое - это эксплуататорское ядро, а варварская периферия - это его оболочка, поставляющая необходимые для функционирования ядра ресурсы. Соответственно, в процессе их взаимодействия варварская периферия развивается, а рабовладельческий центр стагнирует. И кончается это всё вторжением варварских племён, которое представляло собой ту самую революцию угнетённых, покончившую с рабовладельческим обществом. (И потому европейские феодалы постарались воспроизвести и законсервировать на новом витке нравы воинов эпохи военной демократии и великого переселения народов.)
...Надо сказать, от всего это за версту несёт маоистской концепцией противостояния Глобального Города и Глобальной Деревни.
И действительно, получалось, что Поршнев, как ортодоксальный марксист, поддерживает маоистскую платформу. Система эксплуатации не обязательно должна быть ограничена политическими границами и географическими рамками. Первый мир выносит своё производство (и Революцию) в третий мир. Рабочие первого мира - это, по сути, буржуа, которые получают свою долю прибавочного продукта и ресуров, изъятых у третьего мира. Тут практически нет ничего такого, о чём не писал бы Ленин. Следовательно, ждать чего-то от Севера и Запада бесполезно, революционные силы - это Юг и Восток, Азия и Африка, мировая деревня, а не мировой город. Соответственно, попытки советского руководство сблизиться с эксплуатирующим ядром мировой экономики ("конвергенция" и т.д.) объективно контрреволюционы, и Поршнев их за это иносказательно критикует. Или нет?
***
В 1942 году Поршнев пишет статью к 700-летию Ледового побоища. Перед ним стояла конкретная военно-агитационная задача - показать, что русские прусских всегда бивали. Что у него получилось?
"Империя Чингизидов, давившая на Русь с востока, из Азии, и империя Гогенштауфенов, грозившая ей с запада, из Европы, — […] обе эти завоевательные империи, возникшие почти одновременно, […] были не чем иным, как рецидивами варварских государств в XIII веке. Не случайно основатель одной из этих империй, Чингисхан, объявил себя наследником императоров древнего рабовладельческого Китая, а основатель другой, Фридрих Барбаросса, воображал себя прямым преемником императоров рабовладельческого Рима. Обе империи были не чем иным, как попытками свернуть со столбовой дороги истории, отказаться от трудностей феодальной перестройки общества и, повернувшись лицом к невозвратному прошлому, опереться на обломки древних рабовладельческих порядков, на неразмытые остатки прошлого, тормозившие феодальный прогресс...
В чем же была причина успехов монгольских и немецких завоевателей? Именно в том, что они представляли рецидив варварской государственности, тогда как более передовые народы уже перешагнули к более высокой стадии феодального развития и как раз поэтому в тот момент не были прикрыты достаточно прочной государственной броней...
В конце 30-х — начале 40-х годов XIII века Русь оказалась зажатой с запада и с востока между двумя завоевательными империями, с гигантской силой распространявшимися навстречу друг другу.
Одновременная борьба Руси с Золотой Ордой, то есть с западным ответвлением монгольской империи, и с Тевтонским орденом, то есть с восточным ответвлением империи германской, была глубоко прогрессивной и имела значение поистине всемирно-историческое. Она, в полном смысле слова, была делом всего передового и прогрессивного человечества. […] И народ русский словно инстинктивно чувствовал в ту эпоху, что от него зависит что-то огромное, хотя и не укладывающееся в сознании, что он должен совершить что-то почти сверхчеловеческое. Это ощущение породило образы русских богатырей в складывавшихся именно тогда былинах. И образы эти не были одной мечтой, восполнявшей недостаток силы. Они были идеалом, воплощавшимся в жизнь...
Однако, Русь не могла дать одновременный отпор обеим империям... Александр Невский сделал выбор: нанести удар по западному агрессору и пойти на компромисс с восточным...
Русь принуждена была не только допустить сохранение необъятной и мертвящей монгольской империи, но и сама стать, хотя бы в известной мере, ее составной частью. Только такой ценой могло быть куплено в тот момент движение вперед остальной части человечества..."
Я это расшифровываю следующим образом. "Наследних императоров древнего рабовладельческого Китая" - Сталин, "преемник императоров рабовладельческого Рима" - Гитлер. Две "реакционные" тиранические империи стали двигаться навстречу друг другу "в конце 30-х - начале 40-х". А русские оказались зажаты между ними, между рабством с Запада и рабством с Востока. И те, и те - враги рода человеческого, и для блага человечества их надо уничтожить. Но невозможно одновременно воевать и с теми, и с другими, сил не хватает. Поэтому русскому народу пришлось сделать тяжёлый исторический выбор - пойти на компромисс со своими азиатскими поработителями (коммунистами), чтобы отразить нападение немецких поработителей (нацистов). Но это не делает иго и Орду (т.е., сталинским режим) чем-то хорошим!
При этом, заметьте, это высказывание целиком построено на русских культурных ходах. Это идеальная шифрограмма. Тот же Сталин мог бы прочесть этот текст и не понять в нём ни слова. Да, а дальше у Поршннева ещё и пророчество о будущем есть (написано в 1942!):
"До XIII века всеобщая история не может констатировать безусловной отсталости общественного строя Востока по сравнению с Западом или вообще кардинального несходства исторических судеб Востока и Запада. Только с XIII века это явление выступает на исторической сцене. Европа быстро идет вперед. Азия (т.е., СССР - Г.Н.) погружается в застой. Нельзя не объяснить этого разной судьбой двух реакционных империй, до того развивавшихся с такой удивительной симметрией. Выбор, сделанный Александром Невским, хотя сам детерминированный, в огромной степени в свою очередь детерминировал расхождение путей Запада и Востока".
***
Наконец, то, что Поршнев пишет о церкви и образе дьявола. (Как и в предыдущих случаях, цитирую мнение Поршнева, как оно изложено книге ученика Поршнева, Олега Вите, "Творческое наследние Б.Ф. Поршнева и его современное значение".) Я хотел всего-навсего сослаться на то, что, по мнению Поршнева, церковь выдумала Сатану для борьбы с революцией, потому что мне это показалось забавным. Но я вчитался и картина получилось совсем иной.
"Всякий грех лишь видоизменение одной и той же субстанции — „первородного греха“, или греха как такового. Что же это за субстанция? Средневековые богословы дают недвусмысленный ответ — это неповиновение, восстание. […] В первородном грехе проявилась природа дьявола — возмущение. И в дальнейшем греховная сторона людей — это воля к неповиновению, иначе — к утверждению себя, к „превозвышению себя“. Греховны не сами по себе те поступки, которые запрещены заповедями, греховны не сами плотские действия человека, а обнаруживающиеся в них непослушание и сопротивление. Всякий неповинующийся следует за дьяволом, всякий покорный повинуется богу...
Признавая неискоренимость греховности человека, то есть отягощенность его „первородным грехом“, признавая тем самым присутствие семени сопротивления и восстания во всей окружающей среде, в каждом шаге и помысле простолюдина, христианство глушило в нем малейшие ростки этого семени угрозой страшного загробного наказания. Это было колоссальной силы контрдавление религиозной надстройки на психологию феодально-эксплуатируемого крестьянина […]. В церковных изображениях, в проповедях, в наставлениях — всюду крестьянин изо дня в день сталкивался с наглядными и потрясающими сценами мучений грешников в аду. По своей конкретности образ христианского рая неизмеримо уступал преисподней. А вера в загробную жизнь, в бессмертие души была почти непоколебимой...
Итак, главным в средневековом христианстве было подавление греха, иными словами, всякого духа неповиновения, страхом ужасных загробных наказаний, „страхом ада“. […] Сущностью религии было, как видим, то же, что было и сущностью государства, — подавление угрозы восстаний угрозой наказаний".
Казалось бы, всё хорошо, по-советски благопристойно. И дальше:
[Церковь] на словах радикальнейшим образом отвергала […] реальную общественную действительность: она не только соглашалась, что последняя плоха, но как бы захватывала инициативу в ее отрицании. С первых веков своего существования христианская религия защищала земные порядки тем путем, что отвергала их, хулила здешний мир, как порочный и подлежащий уничтожению, строила ему смелую антитезу в перспективе: наступит день, когда осуществятся народные чаяния справедливости, угнетатели будут наказаны, все будут равны. Это будет „божие царство“ — прямая противоположность земной действительности, „земному граду“...
Крестьянские массы дышали атмосферой напряженного ожидания этого переворота, который будет „страшным судом“ над их притеснителями. […] В этом смысле христианская церковь не только не противилась воле к восстанию, но и на словах продолжала поощрять ее […], непрерывно лицемерно звала готовиться к грядущему перевороту, даже брала на себя функцию генерального штаба этого переворота. […] Она вселяла в крестьян уверенность в победе, демагогически разжигала их жажду справедливости и мести, она обещала им больше того, о чем они сами смели мечтать. Могли ли они после этого ей не верить?
Христианство на протяжении средневековья, будучи могучим рычагом защиты и укрепления феодального строя, вместе с тем на словах не переставало быть идеологией протеста, идеологией отрицания окружающей действительности. Без этого оно непонятно, без этого оно не могло бы служить господствующему классу...
Массы требовали „последнего часа“, „страшного суда“ как можно скорее. Но „штаб восстания“ требовал выдержки, терпения — до решающего дня, который будет выбран самим вождем, Мессией.
[Церковь] говорила крестьянину: руководитель бдит, будь готов, ибо в любое мгновение он может дать сигнал, которым будет оглушительный трубный глас; срок близится, ты примешь участие в великом перевороте, и все твои враги получат по заслугам; если ты и не доживешь до срока, спи спокойно в могиле, ты все равно примешь в нем участие, ибо трубный глас разбудит тебя и ты восстанешь. И крестьянин не мог не прислушаться к этим обещаниям. Было расчетливее подождать, потерпеть, покряхтеть, зато получить, в конце концов, обеспеченную, надежную победу в руки. Иной и умирал с улыбкой заговорщика и победителя.
Она как будто давала массам именно то, чего им так остро недоставало: общую задачу, единство, словом, преодоление разрозненности. Но это был мираж! На самом деле христианская церковь […] стремилась отвести их от борьбы. Она достигала этого тем путем, что относила их освобождение и установление справедливого божьего „тысячелетнего царства“ все дальше и дальше в будущее, в жизнь после воскрешения из мертвых, в потустороннюю жизнь..."
Вите суммирует тезисы Поршнева:
"В целом можно сказать, что авторитет церкви держался на «трех китах»: средневековая церковь провозглашала себя и только себя подлинным «генеральным штабом» грядущего восстания против угнетателей и гарантом победы царства справедливости; неустанно заботилась о поддержании и сохранении монополии на всю духовную жизнь человека за счет максимального охвата всех ее проявлений единым и целостным вероучением; создала разветвленный аппарат низшего сельского духовенства".
Христианская церковь как штаб восстания против феодализма, который отодвигает дату окончательной победы справедливого общества всё дальше и дальше в будущее? Что?
Но если заменить слово "церковь" на "партия", текст начинает выглядеть так:
Коммунистическая партия - суггесторская структура, смысл существования которой - в защите и укреплении сложившегося советского строя, власти правящего класса. При этом, на словах "коммунизм" не перестаёт быть идеологией протеста, идеологией отрицания окружающей действительности. Коммунисты давно обещали построение царства справедливости, но конкретные сроки отодвигаются всё дальше и дальше в будущее. Авторитет партии держится на трёх китах: коммунистическая партия провозглашает себя и только себя подлинным "генеральным штабом" революционных сил и гарантом победы коммунизма во всём мире; неустанно заботится о поддержании и сохранении монополии на всю духовную жизнь человека за счёт максимального охвата всех её проявлений единым и целостным вероучением; создаёт разветвлённый аппарат низовых парторганизаций.
Намного осмысленнее и точнее, правда?