Но речь не о нём. Итак,

Суть.
Советский лепрозорий, смертельно больной учёный. Он всю жизнь боролся с проказой. изобрёл лекарство от проказы (препарат АД — отличное название!), но, в итоге, сам заразился и себя исцелить не сумел. Болезнь побеждает. По всем прогнозам, он не проживёт и года.
"Это была какая-то редчайшая разновидность лепроматозной проказы — злокачественная, скоротечная. Проказа словно мстила человеку, посягнувшему на ее тайны. Препарат АД не помогал. Каждый эксперимент — теперь Садовский экспериментировал на себе — приносил ухудшение. (...)
Новые опыты — новые неудачи. Они подгоняли болезнь. История болезни Александра Садовского быстро превратилась в пухлую папку. Садовский был и исследователем, и врачом, и больным. В историю болезни вписывались скупые, пожалуй, излишне скупые жалобы больного, латынь врача, химические формулы исследователя. Каждый опыт приближал победу исследователя. Каждый опыт приближал гибель больного. Врачу оставалось определить — что произойдет раньше.
В декабре Садовский-врач знал: больной погибнет прежде, чем исследователь найдет средство опасения. Исследователю нужно было три-четыре года; больному оставалось восемь, может быть, десять месяцев".
В лепрозорий приезжает специалист про крионике Зорин (с этого, собственно, начинается рассказ), который предлагает Садовскому стать подопытным кроликом в эксперименте по заморозке человека на произвольно долгий срок, с последующим оживлением. Если всё получится, то рано или поздно будет найдено лекарство, Садовского разморозят и исцелят. Если не получится, то Садовский просто уснёт навсегда, но это в любом случае не хуже, чем смерть от проказы.
Садовский понимает, что терять ему нечего и надо соглашаться, но до последнего колеблется и сомневается, потому что он человек и ему страшно. Потом, конечно, всё равно соглашается.
"— Прошло девятнадцать лет, — отчётливо, почти по слогам повторил Зорин. — Проказа излечена. Это было нелегко. Последняя стадия,. Девятнадцать лет…
— А вы? — прошептал Садовский. — Вы?
— Мы победили старость, — просто сказал Зорин. — Поэтому я… такой… Старость теперь наступает нескоро. (...)
— А… другое? — еле слышно спросил Садовский. — Девятнадцать лет… Люди…
Зорин понял.
— Да, коммунизм, — он улыбнулся. — Многое изменилось. Вы не узнаете".
— Да, коммунизм, — он улыбнулся и почти сказал, что с коммунизмом, слава богу, покончено, но решил пока пожалеть нервы пациента. — Многое изменилось.
И это, мать его, финал рассказа.
Причём, как сказала
"Фантдопущение" и новизна идеи — просто за пределами добра и зла. Истории про долгий сон и пробуждение в будущем не были новыми и тогда, когда Вашингтон Ирвинг писал про Рипа ван Винкля. Заморозка и коммунизм? Маяковский, "Клоп". Заморозка с медицинскими целями, чтобы в будущем исцелять болезни, неизлечимые в настоящем? Было и до Журавлёвой, и намного лучше. А главное, подобный сюжет в принципе не может быть вещью в себе, это всегда приём, нужный для чего-то ещё. Для чего-то, что Журавлёва забыла положить в свой рассказ.
"Писать фантастику [Журавлёва] начала ещё в институте, а первая публикация состоялась в 1958 году — рассказ «Сквозь время». Дебют писательницы оказался таким ярким и мощным, что сразу же вывел её на первые позиции в отечественной НФ".
Что я могу сказать? Ребят, у вас была охренительно низкая планка.
Я: Надеюсь, её первый оргазм был лучше её первого опубликованного рассказа. (Здесь должна была быть шутка про ТРИЗ.)
Но я придумал, как можно было бы сделать из этого недотекста образцовый и стопроцентно правильный советский рассказ!
Общая канва примерно такая же — врач, безнадёжная болезнь, он её всю жизнь изучал, заразился, проиграл бой, у него впереди мучительная и неизбежная смерть. Не хватает времени. Ему предлагают выход — заморозка и криосон. Он соглашается и просыпается в недалёком будущем. Там коммунизм, 21 век, все молодые, счастливые, старые проблемы человечества решены. Это надо дать самыми общими и лаконичными мазками, но дать.
Постепенно он узнаёт, что его старая и изученная болезнь на самом деле была новой, или новой версией старой, неважно, главное, что он — первый зафиксированный случай. Это была не случайная аномалия, не уникальное сочетание факторов, а что-то новое, то, с чем врачи раньше не сталкивались. И от этой заразы в дальнейшем ещё сколько-то людей померло, ибо на всех экспериментальных морозильников не хватило. Но потом решение всё-таки было найдено, потому что тогда, в прошлой жизни, он был уже близок к разгадке, и от него остались записи. И вот, наконец-то, его смогли разморозить и исцелить.
Затем он усилием воли возвращается в своё прошлое. "Последнее искушение Христа", советская версия. На самом деле, он всё это время был в клинике и просто размышлял над предложением доктора Зорина. И общался в бреду с собственным подсознанием, которое ему и предложило ответ — и указание на то, куда копать в плане исследования болезни, посредством реконструкции будущего, где исследования уже успешно завершились.
Потому что да, он умрёт, и плохо умрёт, сгниёт заживо. Но эти месяцы работы, которые он выиграет сейчас, перед смертью, сберегут годы исследований для других врачей — и это, в свою очередь, позволит спасти сотни жизней.
Это как выбор раненного офицера, который может обеспечить себе эвакуацию в тыл, где он спокойно доживёт до конца войны — или решит остаться со своими людьми на передовой, в пылу сражения, в безнадёжной ситуации, где он неизбежно погибнет, но, возможно, своими действиями приблизит прорыв и успех всей операции.
Вот она, советская мораль для такого рассказа — нельзя просто лечь, заснуть и проснуться в коммунизме, где все давно уже выиграли твой бой за тебя. Коммунизм слагается из тех жертв, которые мы готовы принести для будущего здесь и сейчас.