Аристократический менталитет, примеры; или "Немцы бога войны"
Эх. Опять надо цитировать роман Владимира Михайлова "Сторож брату своему".
Изначально я собирался писать этот постинг по совсем другому поводу.
Знаете, я периодически упоминаю тот факт, что богу войны нравятся немцы. Это, само по себе, звучит достаточно банально. Надо чётко объяснить, какие именно немцы имеются в виду. А где ещё искать героический образ немецко-фашистского захватчика, как не в советской фантастике? Так что вот он, встречайте, Уве-Йорген Риттер фон Экк, "Рыцарь":
"...А еще меньше похож на каждого из них в отдельности и на обоих вместе
наш первый пилот, которого мы называем Рыцарем.
Он уверяет, что и в самом деле был рыцарем когда-то - в каком-то из
средних веков. Это его дело. Прошлое каждого человека является его
собственностью, и он может эту свою собственность предоставлять другим, а
может и держать при себе и не позволять никому к ней прикасаться. Пора
биографий давно минула; какое значение имеет то, что человек делал раньше,
если есть возможность безошибочна установить, чего стоит он сейчас, и
обращаться с ним, исходя именно из этого? Был рыцарем, ну и что же?"
"Зовут его Уве-Йорген, по фамилии Риттер фон Экк. Он высок и поджар, обладает
большим носом с горбинкой и широким диапазоном манер, - от изысканных до
казарменных (не знаю, впрочем - кажется, у рыцарей казарм не было). В
разговорах сдержан, зато слушает с удовольствием. При этом он чуть
усмехается, но не обидно, а доброжелательно. Взгляд его всегда спокоен, и
понять что-либо по его глазам невозможно. Однажды, во время ходовых
испытаний, мы могли крепко погореть; Рыцарь был за пультом, и ему удалось
выдернуть нас в самый последний момент (Иеромонах за вычислителем уже
бормотал что-то вроде "Ныне отпущаеши..."). Мы все, надо признаться,
основательно вспотели. Только Уве-Йорген был спокоен, словно решал задачу
на имитаторе, а не в реальном пространстве, где все мы могли в два счета
превратиться в хилую струйку гамма-квантов. Когда это кончилось, он
оглянулся и, честное слово, посмотрел на нас с юмором - именно с юмором,
но не сказал ни слова".
Что еще о нем? Однажды я зашел по делу в его каюту как раз в тот миг,
когда он выходил из своего сада памяти (так мы называем такие вот штуки,
как та, моя, где сосед никогда не выходит из дачи). Он резко захлопнул
дверцу, и я толком не успел ничего увидеть; там было что-то вроде
гигантской чаши, до отказа заполненной людьми, исступленно оравшими
что-то. Помню, я спросил его тогда (совершив бестактность), к какой эпохе
относится это представление. Он серьезно ответил: "К эпохе рыцарей". И,
чуть помедлив, добавил: "Всякий солдат в определенном смысле рыцарь, не
так ли?". Я подумал и сказал, что, пожалуй, да. Я и сам был солдатом в
свое время.
В еде Уве-Йорген умерен, к женщинам относится холодно и с некоторым
презрением, хотя аскетом его не назовешь; добровольный аскетизм не
свойствен солдатам".
"Следующим вошел Уве-Йорген; остановился у двери, резко нагнул голову,
здороваясь, и щелкнул каблуками.
Улыбнулся - как показалось Шувалову, чуть вызывающе, но возможно, на самом
деле это было и не так, - и сел, отодвинув кресло от стола, закинул ногу
на ногу, поднял голову и стал глядеть в потолок. Последним был капитан;
кивнул, проверил взглядом, весь ли экипаж в сборе, и уселся напротив
Уве-Йоргена, рядом с Аверовым. Можно было начинать".
Дальше случается непредвиденная ситуация, и у героев спрашивают, что, по их мнению, нужно делать - возвращаться на Землю или принимать решение на месте?
" - Что же, - начал Иеромонах, - надо ли поспешать? Нет, полагаю.
Перехитришь ли судьбу? Этого мне знать не дано, но не сразу, не сразу
постигается истина; дневными заботами и ночными бдениями приходит к ней
человек. Думать должно, много думать. И думать надо на Земле. Так я
разумею".
" - Ясно, - сказал капитан. - Второй пилот?
Питек усмехнулся.
- Если бы я, завидев зверя, бежал к племени за советом, плохим был бы я
охотником. Тут риск и там риск; смелый рискует сразу, трус уклоняется.
Трус гибнет первым. Больше мне нечего сказать.
- Инженер?
Гибкая Рука поднялся.
- Не знаю, как принято у вас. У нас важные дела решались вождями. Мы не
вожди. Они - на Земле. Пусть решают вожди. Мы выполним. Не надо думать о
себе. Надо - обо всех. На охоте - да, тут мой товарищ прав. Но мы не на
охоте. Скорее, это война. Выходить ли на ее тропу, решали вожди, не воины.
- Штурман, твое слово.
- Что могут сказать люди? - словно подумал вслух спартиот. - Подумают,
что мы убоялись риска. Мы могли бы пренебречь этим, если бы в промедлении
был смысл. Но его нет. Есть ли на Земле оракул, вещающий без ошибок? Нет.
Что сделают на Земле? Спросят у тех, кто лучше знает. Кто знает лучше? Вот
они, они сидят перед нами. Но то, что они думают, они могут сказать и тут.
Нас немного, но мы думаем каждый по-разному. На Земле людей будет намного
больше, и они тоже будут думать так и будут думать иначе. Истину не
постигают числом. Мы стоим там, откуда нельзя отступать. Не будем
отступать. Иначе люди будут смеяться, вспоминая нас.
- Уве-Йорген.
- Когда отправляли экспедицию, знали, что мы не сможем поддерживать
связь. Следовательно, понимали, что решения будут приниматься здесь, на
месте. Всякий начальник знает меру своей ответственности, свои обязанности
и права. Считаю, что это наше право - принимать окончательные решения.
Войны выигрывали те, чьи командиры принимали решения сами. Мы можем
сообщить что-то новое Земле, но она ничего нового не сообщит нам. Надо
идти вперед.
- Благодарю. Моя очередь, - сказал капитан. - В каком случае сделаем мы
больше: если уйдем или если останемся? Если уйдем, то будем носителями
информации, всего лишь. Если останемся, то предпримем какие-то действия,
будем активной силой. Ясно, что больше сделаем мы во втором случае.
Считаю, что человек всегда должен стараться сделать максимум возможного в
данных условиях. Я за то, чтобы действовать".
А вот на сцене появляются пассажиры, люди будущего. Естественно, интели.
"Но это были ученые. Они заняли места.
- Все готово, я надеюсь? - спросил Шувалов.
- Сто... - пробубнил компьютер.
- Я не вижу капитана, - проговорил Аверов, оглядевшись.
- Почему? - встревожился Шувалов. - Что случилось?
Уве-Йорген пожал плечами.
- Капитана не принято спрашивать. Он придет, когда сочтет нужным.
- Но, в конце концов, он должен...
Рыцарь взглянул на Шувалова холодно. Чуть ли не с презрением.
- Действия капитана не обсуждаются
Помолчали.
- Какое отклонение, Георгий?
- Восемнадцать секунд, - сказал штурман. - Введено.
- Провожу первую коррекцию, - решительно проговорил Рыцарь. Он положил
руки на пульт. - Внимание! Страховка! Начинаю; пять, четыре... ноль!
Легкая дрожь прошла по кораблю. Уве-Йорген прищурился, глаза льдисто
блеснули.
- Точно, - пробормотал он с удовлетворением.
- В конце концов, это просто неуважение ко всем нам, - сердито сказал
Шувалов.
- Вынужден снова напомнить вам, - четко сказал Уве-Йорген.
- Но осталось меньше часа! Это просто невозможно...".
"Шувалов: Хорошо, хорошо. Обстоятельства могут вынудить нас отойти от
плана. Но проблема контакта настолько сложна... Какой окажется структура
здешнего разума, его коммуникативность, степень развития - об этом мы
можем только гадать. У нас вообще нет нужной аппаратуры: физиологической,
психологической, лингвистической. А ведь нам придется установить контакт
не просто для того, чтобы вынести из него какие-то первые представления;
контакт нужен нам, чтобы добиться конструктивных и к тому же очень важных
результатов.
Уве-Йорген: Какой именно результат вы имеете в виду?
Шувалов: По-моему, это совершенно ясно. На планете существует разумная
жизнь. Степень ее цивилизации, технологического уровня и прочего не должна
в данном случае нас интересовать. А из этого однозначно следует, что мы
должны теперь не только заботиться о предотвращении нависшей над нашим
человечеством угрозы, но и взять на себя заботы о спасении здешнего
населения. Почему вы пожимаете плечами?
Уве-Йорген: Ваша, как вы говорите, однозначность вовсе не кажется мне
очевидной.
Шувалов: Вы это серьезно?
Уве-Йорген: В молодости я шутил за стаканом мозельского, а поскольку в
вашем мире вина не оказалось, то я говорю совершенно серьезно.
Шувалов: Я не собираюсь дискутировать на эту тему. Любое разумное
существо равно человеку, а жизнь и безопасность каждого человека священны".
"Штурман: Я хочу сказать. Мы думаем сейчас о том, что будет с ними... с
людьми, если мы погасим звезду. Но надо подумать и о том, что с ними
станет, если мы ее не погасим.
Капитан: Правильно.
Уве-Йорген: Что с ними будет? Да они просто испарятся за несколько
минут.
Питек: За девять минут, потому что они находятся от звезды в девяти
световых минутах.
Уве-Йорген: Так что они погибнут в любом случае. Они обречены. Так
нужно ли ломать голову над поисками несуществующего выхода? Будем спасать
Человечество - вот наш долг.
Шувалов: Я запрещаю дальнейшие разговоры такого рода. Поймите: с
момента, когда нам стало известно о существовании здесь жизни, мы, хотим
мы того или нет, взяли на себя ответственность за ее спасение.
Уве-Йорген: ворчит нечто нечленораздельное.
Шувалов: Я не понял.
Уве-Йорген: Это на другом языке. Извините".
На повестке дня - Контакт.
"Шувалов: Я думаю, что самым тяжелым будет не решение вопроса, а его
постановка. Потому что для того, чтобы вас поняли, нужно, чтобы вас
предварительно выслушали. А это-то порой и является самым трудным.
Уве-Йорген: Боюсь, профессор, что вы чересчур усложняете. В свое время
это не составляло проблемы. Два-три здоровых, хорошо тренированных парня -
скажем, Георгий, Питек и Рука - в два счета доставят сюда туземца, а тут
мы быстренько развяжем ему язык - если только у него есть язык, конечно.
Шувалов: Друг мой, вы... предлагаете прибегнуть к насилию?!
Уве-Йорген: Наши соседи в свое время любили говорить: на войне, как на
войне.
Шувалов: Опомнитесь, разве мы прилетели воевать? Мы хотим этим людям
только блага!
Уве-Йорген: Всякая война начиналась из-за того, что соседям желали
блага, понимая его по-своему.
Шувалов: И вы считаете это нормальным?
Уве-Йорген: Мне трудно отрешиться от представлений моей молодости".
И последнее, к вопросу о том, по каким критериям отбирались члены экспедиции:
"Шувалов: И другие думают так же?
Георгий: Мне это кажется естественным.
Рука: Из того, как они поведут себя, станет ясно, что они за люди.
Георгий: Спасать надо достойных. И только.
Питек: Выживает сильный.
Иеромонах: Во Христа они вряд ли веруют.
Шувалов: Ужасно! А вы, капитан?
Капитан: Думаю, что насилие - последнее средство. Прежде надо
испробовать все остальные.
Уве-Йорген: Интересно, вы думали так же, когда...
Капитан: Когда?
Уве-Йорген; Хорошо, оставим это. В конце концов, мы сделаем то, что нам
прикажут, к чему же лишние разговоры?"
Гуманный русский человек, ветеран войны; его заместитель, убитый на той войне немец, настоящий Рыцарь; и остальные профессиональные головорезы с убеждениями вида "выживает сильный" и "только достойные заслуживают жизни".
А, ну да, и православный монах в роли зама по идеологии: "Во Христа они вряд ли веруют. Пли, ребята".
Изначально я собирался писать этот постинг по совсем другому поводу.
Знаете, я периодически упоминаю тот факт, что богу войны нравятся немцы. Это, само по себе, звучит достаточно банально. Надо чётко объяснить, какие именно немцы имеются в виду. А где ещё искать героический образ немецко-фашистского захватчика, как не в советской фантастике? Так что вот он, встречайте, Уве-Йорген Риттер фон Экк, "Рыцарь":
"...А еще меньше похож на каждого из них в отдельности и на обоих вместе
наш первый пилот, которого мы называем Рыцарем.
Он уверяет, что и в самом деле был рыцарем когда-то - в каком-то из
средних веков. Это его дело. Прошлое каждого человека является его
собственностью, и он может эту свою собственность предоставлять другим, а
может и держать при себе и не позволять никому к ней прикасаться. Пора
биографий давно минула; какое значение имеет то, что человек делал раньше,
если есть возможность безошибочна установить, чего стоит он сейчас, и
обращаться с ним, исходя именно из этого? Был рыцарем, ну и что же?"
(Автор очень ясно выразил свою мысль)
"Зовут его Уве-Йорген, по фамилии Риттер фон Экк. Он высок и поджар, обладает
большим носом с горбинкой и широким диапазоном манер, - от изысканных до
казарменных (не знаю, впрочем - кажется, у рыцарей казарм не было). В
разговорах сдержан, зато слушает с удовольствием. При этом он чуть
усмехается, но не обидно, а доброжелательно. Взгляд его всегда спокоен, и
понять что-либо по его глазам невозможно. Однажды, во время ходовых
испытаний, мы могли крепко погореть; Рыцарь был за пультом, и ему удалось
выдернуть нас в самый последний момент (Иеромонах за вычислителем уже
бормотал что-то вроде "Ныне отпущаеши..."). Мы все, надо признаться,
основательно вспотели. Только Уве-Йорген был спокоен, словно решал задачу
на имитаторе, а не в реальном пространстве, где все мы могли в два счета
превратиться в хилую струйку гамма-квантов. Когда это кончилось, он
оглянулся и, честное слово, посмотрел на нас с юмором - именно с юмором,
но не сказал ни слова".
(Заметили, как бесстрашие аристократа отличается от бесбашенности варвара?)
Что еще о нем? Однажды я зашел по делу в его каюту как раз в тот миг,
когда он выходил из своего сада памяти (так мы называем такие вот штуки,
как та, моя, где сосед никогда не выходит из дачи). Он резко захлопнул
дверцу, и я толком не успел ничего увидеть; там было что-то вроде
гигантской чаши, до отказа заполненной людьми, исступленно оравшими
что-то. Помню, я спросил его тогда (совершив бестактность), к какой эпохе
относится это представление. Он серьезно ответил: "К эпохе рыцарей". И,
чуть помедлив, добавил: "Всякий солдат в определенном смысле рыцарь, не
так ли?". Я подумал и сказал, что, пожалуй, да. Я и сам был солдатом в
свое время.
(Для капитана/рассказчика война - дело двадцатилетней давности . А для Уве-Йоргена это настоящее, его вытащили из того времени. Хех. Прямо из "эпохи рыцарей". Ведь каждый солдат в чём-то рыцарь, правда?)
В еде Уве-Йорген умерен, к женщинам относится холодно и с некоторым
презрением, хотя аскетом его не назовешь; добровольный аскетизм не
свойствен солдатам".
(Опять же, сравните со здоровым биологизмом Питека, который, как нам сообщает автор, был с женщинами "элементарно прост".)
"Следующим вошел Уве-Йорген; остановился у двери, резко нагнул голову,
здороваясь, и щелкнул каблуками.
Улыбнулся - как показалось Шувалову, чуть вызывающе, но возможно, на самом
деле это было и не так, - и сел, отодвинув кресло от стола, закинул ногу
на ногу, поднял голову и стал глядеть в потолок. Последним был капитан;
кивнул, проверил взглядом, весь ли экипаж в сборе, и уселся напротив
Уве-Йоргена, рядом с Аверовым. Можно было начинать".
(Целая аристократическая пантонима, обозначающая статус. Войдя, продемонстрировал вежливость. Продемонстрировал военную выправку. Продемонстрировал своё чувство превосходства и готовность принять любой вызов. Демонстративно обеспечил себе комфорт. И стал смотреть в потолок. "Говорите, говорите, когда надо будет, я обращу на вас своё внимание")
Дальше случается непредвиденная ситуация, и у героев спрашивают, что, по их мнению, нужно делать - возвращаться на Землю или принимать решение на месте?
" - Что же, - начал Иеромонах, - надо ли поспешать? Нет, полагаю.
Перехитришь ли судьбу? Этого мне знать не дано, но не сразу, не сразу
постигается истина; дневными заботами и ночными бдениями приходит к ней
человек. Думать должно, много думать. И думать надо на Земле. Так я
разумею".
(Иеромонах - интель!)
" - Ясно, - сказал капитан. - Второй пилот?
Питек усмехнулся.
- Если бы я, завидев зверя, бежал к племени за советом, плохим был бы я
охотником. Тут риск и там риск; смелый рискует сразу, трус уклоняется.
Трус гибнет первым. Больше мне нечего сказать.
(Наш любимый варвар.)
- Инженер?
Гибкая Рука поднялся.
- Не знаю, как принято у вас. У нас важные дела решались вождями. Мы не
вожди. Они - на Земле. Пусть решают вожди. Мы выполним. Не надо думать о
себе. Надо - обо всех. На охоте - да, тут мой товарищ прав. Но мы не на
охоте. Скорее, это война. Выходить ли на ее тропу, решали вожди, не воины.
- Штурман, твое слово.
- Что могут сказать люди? - словно подумал вслух спартиот. - Подумают,
что мы убоялись риска. Мы могли бы пренебречь этим, если бы в промедлении
был смысл. Но его нет. Есть ли на Земле оракул, вещающий без ошибок? Нет.
Что сделают на Земле? Спросят у тех, кто лучше знает. Кто знает лучше? Вот
они, они сидят перед нами. Но то, что они думают, они могут сказать и тут.
Нас немного, но мы думаем каждый по-разному. На Земле людей будет намного
больше, и они тоже будут думать так и будут думать иначе. Истину не
постигают числом. Мы стоим там, откуда нельзя отступать. Не будем
отступать. Иначе люди будут смеяться, вспоминая нас.
(Вот с этими сложно. Спартанец может быть примитивным аристократом. Аристократо-варваром. А индеец? Ладно.)
- Уве-Йорген.
- Когда отправляли экспедицию, знали, что мы не сможем поддерживать
связь. Следовательно, понимали, что решения будут приниматься здесь, на
месте. Всякий начальник знает меру своей ответственности, свои обязанности
и права. Считаю, что это наше право - принимать окончательные решения.
Войны выигрывали те, чьи командиры принимали решения сами. Мы можем
сообщить что-то новое Земле, но она ничего нового не сообщит нам. Надо
идти вперед.
- Благодарю. Моя очередь, - сказал капитан. - В каком случае сделаем мы
больше: если уйдем или если останемся? Если уйдем, то будем носителями
информации, всего лишь. Если останемся, то предпримем какие-то действия,
будем активной силой. Ясно, что больше сделаем мы во втором случае.
Считаю, что человек всегда должен стараться сделать максимум возможного в
данных условиях. Я за то, чтобы действовать".
(О! "Всякий начальник знает меру своей ответственности, свои обязанности и права".)
А вот на сцене появляются пассажиры, люди будущего. Естественно, интели.
"Но это были ученые. Они заняли места.
- Все готово, я надеюсь? - спросил Шувалов.
- Сто... - пробубнил компьютер.
- Я не вижу капитана, - проговорил Аверов, оглядевшись.
- Почему? - встревожился Шувалов. - Что случилось?
Уве-Йорген пожал плечами.
- Капитана не принято спрашивать. Он придет, когда сочтет нужным.
- Но, в конце концов, он должен...
Рыцарь взглянул на Шувалова холодно. Чуть ли не с презрением.
- Действия капитана не обсуждаются
Помолчали.
- Какое отклонение, Георгий?
- Восемнадцать секунд, - сказал штурман. - Введено.
- Провожу первую коррекцию, - решительно проговорил Рыцарь. Он положил
руки на пульт. - Внимание! Страховка! Начинаю; пять, четыре... ноль!
Легкая дрожь прошла по кораблю. Уве-Йорген прищурился, глаза льдисто
блеснули.
- Точно, - пробормотал он с удовлетворением.
- В конце концов, это просто неуважение ко всем нам, - сердито сказал
Шувалов.
- Вынужден снова напомнить вам, - четко сказал Уве-Йорген.
- Но осталось меньше часа! Это просто невозможно...".
("Действия капитана не обсуждаются". Это говорит немец, со свойственной этому народу страстью к дисциплине - поэтому его и назначили правой рукой капитана. И это говорит аристократ, признавший старшинство своего начальника. Забавно, что учёные будущего не подозревают о том, что стоит капитану шутки ради отдать приказ на их ликвидацию - и Рыцарь даже задумываться не станет. "Вынужден снова напомнить вам, что действия капитана не обсуждаются". Аристократ одёргивает болтливых "умников". Классический пример.)
"Шувалов: Хорошо, хорошо. Обстоятельства могут вынудить нас отойти от
плана. Но проблема контакта настолько сложна... Какой окажется структура
здешнего разума, его коммуникативность, степень развития - об этом мы
можем только гадать. У нас вообще нет нужной аппаратуры: физиологической,
психологической, лингвистической. А ведь нам придется установить контакт
не просто для того, чтобы вынести из него какие-то первые представления;
контакт нужен нам, чтобы добиться конструктивных и к тому же очень важных
результатов.
Уве-Йорген: Какой именно результат вы имеете в виду?
Шувалов: По-моему, это совершенно ясно. На планете существует разумная
жизнь. Степень ее цивилизации, технологического уровня и прочего не должна
в данном случае нас интересовать. А из этого однозначно следует, что мы
должны теперь не только заботиться о предотвращении нависшей над нашим
человечеством угрозы, но и взять на себя заботы о спасении здешнего
населения. Почему вы пожимаете плечами?
Уве-Йорген: Ваша, как вы говорите, однозначность вовсе не кажется мне
очевидной.
Шувалов: Вы это серьезно?
Уве-Йорген: В молодости я шутил за стаканом мозельского, а поскольку в
вашем мире вина не оказалось, то я говорю совершенно серьезно.
Шувалов: Я не собираюсь дискутировать на эту тему. Любое разумное
существо равно человеку, а жизнь и безопасность каждого человека священны".
(Где Переслегин попал в точку, так это в конфликте аристократа и интеля.
Между ними противоречие «общество мне должно, я ему должен» и «я ничего этим людям не должен и они мне тоже». И аристократ и интель занимаются чем-то странным по крайней мере с позиции варвара, но интель и аристократ требуют от общества их окружающего совершенно различного поведения. У них социальный конфликт:
— Вы не смеете так себя вести! (разгневанный интель — высокомерному аристократу)
— Неужто Вы мне запретите это! (насмешливый аристократ — недостойно вспылившему интелю)
Здесь у нас похожий случай. "Очевидно, что мы должны приложить все усилия..." - "Ваша очевидность вовсе не кажется мне очевидной" - "Вы это серьёзно...?!" - "Конечно".)
"Штурман: Я хочу сказать. Мы думаем сейчас о том, что будет с ними... с
людьми, если мы погасим звезду. Но надо подумать и о том, что с ними
станет, если мы ее не погасим.
Капитан: Правильно.
Уве-Йорген: Что с ними будет? Да они просто испарятся за несколько
минут.
Питек: За девять минут, потому что они находятся от звезды в девяти
световых минутах.
Уве-Йорген: Так что они погибнут в любом случае. Они обречены. Так
нужно ли ломать голову над поисками несуществующего выхода? Будем спасать
Человечество - вот наш долг.
Шувалов: Я запрещаю дальнейшие разговоры такого рода. Поймите: с
момента, когда нам стало известно о существовании здесь жизни, мы, хотим
мы того или нет, взяли на себя ответственность за ее спасение.
Уве-Йорген: ворчит нечто нечленораздельное.
Шувалов: Я не понял.
Уве-Йорген: Это на другом языке. Извините".
На повестке дня - Контакт.
"Шувалов: Я думаю, что самым тяжелым будет не решение вопроса, а его
постановка. Потому что для того, чтобы вас поняли, нужно, чтобы вас
предварительно выслушали. А это-то порой и является самым трудным.
Уве-Йорген: Боюсь, профессор, что вы чересчур усложняете. В свое время
это не составляло проблемы. Два-три здоровых, хорошо тренированных парня -
скажем, Георгий, Питек и Рука - в два счета доставят сюда туземца, а тут
мы быстренько развяжем ему язык - если только у него есть язык, конечно.
Шувалов: Друг мой, вы... предлагаете прибегнуть к насилию?!
Уве-Йорген: Наши соседи в свое время любили говорить: на войне, как на
войне.
Шувалов: Опомнитесь, разве мы прилетели воевать? Мы хотим этим людям
только блага!
Уве-Йорген: Всякая война начиналась из-за того, что соседям желали
блага, понимая его по-своему.
Шувалов: И вы считаете это нормальным?
Уве-Йорген: Мне трудно отрешиться от представлений моей молодости".
(А ля гер ком а ля гер. Ну не прелесть ли эти немцы, а? "Профессор, вы всё усложняете".)
И последнее, к вопросу о том, по каким критериям отбирались члены экспедиции:
"Шувалов: И другие думают так же?
Георгий: Мне это кажется естественным.
Рука: Из того, как они поведут себя, станет ясно, что они за люди.
Георгий: Спасать надо достойных. И только.
Питек: Выживает сильный.
Иеромонах: Во Христа они вряд ли веруют.
Шувалов: Ужасно! А вы, капитан?
Капитан: Думаю, что насилие - последнее средство. Прежде надо
испробовать все остальные.
Уве-Йорген: Интересно, вы думали так же, когда...
Капитан: Когда?
Уве-Йорген; Хорошо, оставим это. В конце концов, мы сделаем то, что нам
прикажут, к чему же лишние разговоры?"
Гуманный русский человек, ветеран войны; его заместитель, убитый на той войне немец, настоящий Рыцарь; и остальные профессиональные головорезы с убеждениями вида "выживает сильный" и "только достойные заслуживают жизни".
А, ну да, и православный монах в роли зама по идеологии: "Во Христа они вряд ли веруют. Пли, ребята".