Я хотел уйти в сторону и поговорить о концепции антропогенеза советского историка Бориса Фёдоровича Поршнева.
В чём её суть?
Согласно Поршневу, главная загадка и противоречие антропогенеза состоит в том, что люди произошли не от животного, а от антиживотного - и античеловека.
Дальними предками людей были всеядные падальщики-трупоеды, которые подчищали добычу за крупными хищниками. Не имея настоящих когтей и клыков, эти доразумные приматы использовали каменные ножи для разделки туш и раскалывания костей. Обработка камня была рефлексом, а не сознательной деятельностью.
Инстинкт подражания, весьма заметный у обезьян, у австролопитеков развился ещё больше, вплоть до масштабов, угрожающих выживанию вида. Соответственно, развивалось умение блокировать как инстинктивное подражание, так и любое другое действие, вызывая парадоксальную реакцию (вместо естественной реакции на внешние раздражители). Поршнев назвал это явление "интердикцией". Он посвящает данной концепции немало страниц, считая, что именно эти способности стали первой предпосылкой развития разума. Я не буду пытаться пересказать всю цепочку его рассуждений, но выводы он делает тоже достаточно... парадоксальные.
Прямоходящий примат должен был научиться жить среди хищников и крупных травоядных, чтобы всегда иметь источник относительно свежего мяса. Необходимо было слиться со средой, не вызывая у животных ни страха, ни агрессии. И тут на помощь пришла природа.
Благодаря стремлению подражать окружающему миру, предок человека превратился в великого пересмешника. По мысли Поршнева, речевой аппарат развился раньше речи, для имитации звуков, издаваемых животными. Естественный отбор усовершенствовал эту способность. В нужный момент подавая определённые сигналы голосом, жестами или даже взглядом, прачеловек научился - пока ещё бессознательно! - вызывать у животных парадоксальную реакцию, парализуя или даже навязывая им нужное поведение. На заре своего существования, человек действительно знал язык зверей и птиц, что позволило вступить с ними в своеобразный симбиоз, расселиться по самым разным ареалам.
Именно поэтому, пишет Поршнев, многие животные до сих пор инстинктивно обходят человека стороной и не могут выдержать его взгляд, а заодно легко приручаются и подвергаются дрессировке. Поршнев далее намекает на особую связь прачеловека с дельфинами, но не раскрывает эту тему.
----------------------------------------
Григорий стал читать вслух: "В пользу самой возможности такого "сожительства" говорят разные данные полевых зоологов. Установление контактности исследователя с тем или иным хищным животным, даже на простом условнорефлекторном уровне, оказывается возможным. Так, в южнотаежном сибирском заповеднике "Столбы" сотрудница метеостанции настолько приручила одну из страшных хищниц рысь, что та на зов своей "хозяйки" выбегает из чащи и сопровождает в экскурсиях по лесу не только ее, но и ее гостей".
"И?" - заметил Ивил, - "Женщина выбрала себе один из тотемов Светлой. Что здесь особенного?".
Григорий продолжил: "Опубликованы данные натуралистов о безопасном длительном проживании их и относительном контакте среди медведей, среди волков..."
"Медведи и волки - это распространённые тотемы", - уверенно кивнул Ивил. "Особенно волки. Хотя и людей-медведей у вас в Росии немало".
"...Этот результат достигается только длительным и осторожным общением, однако высшая нервная деятельность человека неизменно берет верх. Кажется, особенно легко устанавливаются отношения полуприрученности с ирбисом (снежным барсом), который, впрочем, и вообще никогда не нападает на человека".
"И тотемическим родством с крупными кошачьими никого не удивишь. Нет, не знаю как ты, или там этот Поршнев, но я предпочитаю простые и реалистичные объяснения".
----------------------------------------
Ладно. Казалось бы, прачеловек решил проблему выживания и пищевых ресурсов. Сложились все предпосылки для превращения его в сверх-хищника, которым, де факто, и является современный хомо сапиенс. Но у Поршнева, и это одна из главных его мыслей, предок человека не был и не мог быть охотником! Он был падальщиком, которому инстинкт запрещал проявлять какую-либо агрессию по отношению к другим животным, иначе бы они не позволили ему находиться рядом.
В итоге, во время очередного кризиса и вызванной им хронической нехватки продовольствия, пралюди стали нападать на себе подобных - просто потому, что иные живые существа были для них абсолютным и инстинктивным табу. Интердикция превратилась в оружие против себе подобных, каннибализм стал фактором эволюции. Тут бы несчастные существа, созданные фантазией Поршнева, и вымерли, ибо вид не может сущестовать, пожирая сам себя.
Но автор сделал хитрый ход. Популяция быстро разделилась на пожирателей и пожираемых, и противоречие было снято. Хм. Специализированные падальщики выжили в условиях нехватки продовольствия, потому что часть их стала высокоспециализированными хищниками, которые охотились только на этих падальщиков? Честно скажу, я не вижу в этом особой логики. Ничего удивительного; теория Поршнева была попыткой истолковать антропогенез в марксистском, диалектическом духе.
Предоставим слово самому Поршневу:
"Судя по многим данным, природа подсказала [палеоантропам] узкую тропу (которая, однако, в дальнейшем вывела эволюцию на небывалую дорогу). Решение биологического парадокса состояло в том, что инстинкт не запрещал им убивать представителей своего собственного вида. Экологическая щель, какая оставалась для самоспасения у обреченного природой на гибель специализированного вида двуногих приматов, всеядных по натуре, но трупоядных по основному биологическому профилю, состояла в том, чтобы использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой источник.
Выходом из противоречий оказалось лишь расщепление самого вида палеоантропов на два вида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно откололся новый, становившийся экологической противоположностью. Если палеоантропы не убивали никого кроме подобных себе, то неоантропы представили собой инверсию: по мере превращения в охотников они не убивали именно палеоантропов.
Вполне "бессознательным" и стихийным интенсивным отбором палеоантропы и выделили из своих рядов особые популяции, ставшие затем особым видом. Обособляемая от скрещивания форма, видимо, отвечала прежде всего требованию податливости на интердикцию. Это были "большелобые". У них вполне удавалось подавлять импульс убивать палеоантропов. Но последние могли поедать часть их приплода. "Большелобых" можно было побудить также пересилить инстинкт "не убивать", то есть побудить убивать для палеоантропов как"выкуп" разных животных, поначалу хотя бы больных и ослабевших, вдобавок к прежним источникам мясной пищи. Одним из симптомов для стихийного отбора служила, вероятно, безволосость их тела, вследствие чего весь окрестный животный мир мог зримо дифференцировать их от волосатых - безвредных и безопасных - палеоантропов...
Суть [обрядов инициации] состоит в том, что подростков, достигших половой зрелости (преимущественно мальчиков и в меньшей степени - девочек), выращенных в значительной изоляции от взрослого состава племени, подвергают довольно мучительным процедурам и даже частичному калечению, символизирующим умерщвление. Этот обряд совершается где-нибудь в лесу и выражает как бы принесение этих подростков в жертву и на съедение лесным чудовищам. Последние являются фантастическими замещениями некогда совсем не фантастических, а реальных пожирателей - палеоантропов, как и само действие являлось не спектаклем, а подлинным умерщвлением.
Самки-производительницы, вероятно, давали и вскармливали немалое потомство. Что касается особей мужского пола, их количество могло быть много меньше для обеспечения производства обильной молоди. Но вырастала ли последняя до взрослого состояния? Надо думать, что этот молодняк, вскормленный или, вернее, кормившийся близ стойбищ на подножном растительном корму до порога возраста размножения, умерщвлялся и служил пищей для палеоантропов. Лишь очень немногие могли уцелеть и попасть в число тех взрослых, которые теперь отпочковывались от палеоантропов, образуя мало-помалу изолированные популяции кормильцев этих палеоантропов".
Итак, современных люди действительно представляют собой одомашненный вид, который разводили их древние родичи, неразумные палеоантропы. Отбор был как естественным - не вписавшихся в поворот съедали - так и искусственным, палеоантропы позволяли размножаться только хилым безволосым "умникам", так как "умники" были самыми внушаемыми. Но "умники" же научились противостоять интердикции, используя зачатки воображения, чтобы отдавать приказы самим себе, что, в свою очередь, отменяло любое внешнее принуждение. Развитый мозг оказался палкой о двух концах. "Слабовольных" съедали первыми (впрочем, как и "буйных"), поэтому "внутренний голос" закрепился. В свою очередь, вымирали с голода и палоантропы, не способные адаптироваться к запрету на интердикцию. Выжившие освоили суггестию ("внушение"), "интердикцию третьего уровня", отменявшую критику. (Поршнев сравнивает это с последовательностью "нельзя"-"можно"-должно"; "внешний приказ", "внутренняя отмена приказа", "внешний запрет сомневаться в приказах".) "Умникам" пришлось изобрести контр-суггестию, из которой эволюционным путём развилась речь, рефлексия и разум. Так "умники" вступили на путь, ведущий к неоантропу, человеку истинно разумному. Они могли подавлять свои инстинкты, что позволило им стать охотниками (а позже - и убийцами), но стоило способности непосредственно общаться с животными и птицами.
Не все "умники" выбрали этот путь. Небольшая группа так и не смогла развить в себе контр-суггестию, но научилась копировать запретительные и повелительные команды палеоантропов, в чём-то даже превзойдя их в искусстве суггестии. Об этих суггесторах Поршнев упоминает кратко, буквально парой строк. Суггесторы не охотились, но заставляли других кормить себя. Уязвимые со стороны палеоантропов, они защищали себя, скармливая им более развитых "умников", а заодно питались крохами с каннибальского стола. Короче, это были прихлебатели, манипуляторы и паразиты.
Люди, начавшие осознавать себя людьми, заселили большую часть земного шара, пытаясь уйти от власти палеоантропов и суггесторов. Точно по анекдоту: "Куда смотрите?" - "Пытаюсь понять, что лучше" - "Ну, знаете, как говорится, хорошо там, где нас нет." - "Вот я ищу, где вас нет!" Изолированные группы людей изобретали собственный язык, чтобы перестать понимать соседей - непонимание защищало от суггестии. Чужаки, вызывали инстинктивное опасение. Любой незнакомец мог оказаться нечеловеком, суггестором или кем-то похуже.
А потом, дойдя до краёв своего мира, люди двинулись обратно. И палеоантропы попали в собственную ловушку - мощные, покрытые шерстью, они слишком напоминали животных, и почти ни в чём не походили на людей. А зверей люди убивать научились, их ведь выводили в том числе и по этому признаку. Контрсуггестия, способность к самовнушению, стала главным оружием неоантропов.
Это существо не похоже на нас, это нелюдь - копьём его!
Это существо похоже на нас, наверняка это оборотень, похититель душ - копьём его!
Этот человек совсем похож на нас, он ничем не отличается, но его язык - не наш язык, его племя - чужое племя. А значит, он тоже нелюдь - копьём его!
...С тех пор, человеку на войне было достаточно представить, что враги не люди, а нелюди. Впрочем, Поршнев вроде намекает на то, что первые смертельные поединки проходили между мужскими особями дочеловеческих стай по принуждению палеоантропов, которые подъедали образовавшиеся трупы, заодно уменьшая численность самцов в популяции (самцов всегда сложнее контролировать).
"Если от современных войн с их сложнейшими классовыми, политическим, экономическими причинами спуститься как можно глубже в познаваемое для исторической науки прошлое в эпоху варварства, мы обнаруживаем увеличивающееся там значение не завоевания, а самого сражения, самой битвы. В предфеодальные времена результат войны - это убитые люди, оставшиеся на поле брани... А в глубинах первобытности и подавно не было ни покорения туземцев завоевателями, ни обращения их в данников, ни захвата у них территорий. На взаимное истребление выходили только мужчины..."
...По принуждению своих звероподобных повелителей.
(продолжение следует...)
