Север, материалы по теме (продолжение)

Этика Севера, подобно Западной, индивидуалистична, но отталкивается она не от утверждения своей модели поведения, а от отрицания чуждых: другие не должны поступать по отношению ко мне так, как я не поступаю по отношению к ним. Эрзац-этика: если я чего-то не делаю - пусть другие этого не делают. Это не восточный "запрет", ограничивающий свободу маневра. Речь идет об активном устранении недопустимых и морально отвратительных моделей поведения, ставящем целью расширение поля свободной деятельности. Если Запад можно представить как сообщество индивидов не мешающих делать друг другу что-либо, то Север — это скорее объединение против общего врага, попытка очистить общество от явлений, не соответствующих основным ценностям, и предотвратить появление подобных явлений в будущем. Здесь вновь появляется разрыв между трансцедентным и мирским порядками, однако теперь сам трансцедентный порядок судится по тому, какое влияние он оказывает на посюстороннюю деятельность человека, духовное древо начинает познаваться по его мирским плодам.

Общество Севера можно обозначить как селективное, — жестко разграничивающее приветствуемые и допустимые модели поведения от отвергаемых и недопустимых, стремящееся вытеснить недопустимое допустимым. Количество приемлемых и отвергаемых моделей растет одновременно, так что в какой-то момент общество наживает себе много внешних врагов, одновременно задавая чрезмерно высокий уровень требований для своих членов. Здесь - источник кризиса северного общества.

Север — наиболее редкий тип этоса и его цивилизационная ориентация, существует пока только как возможность. В своей эрзац-этической форме он начал воплощаться в советской России, причем, вопреки кажущемуся кризису, этот процесс продолжается и теперь.

Можно отметить, что цивилизационные этосы выстроены нами в порядке их проявления в качестве ориентации для исторических цивилизаций, причем по крайней мере Восток и Запад проявляют себя в ходе масштабных революционных прорывов, — революции Осевого Времени и революции Нового Времени. Мы предлагаем называть эти прорывы поведенческими революциями, меняющими цивилизационный этос, а соответственно и всю интерпретацию социальных и культурных оснований цивилизаций. Поведенческие революции являются откликом на возникновение эрзац-этических установок нового этоса, что ведет к постепенному распаду старых этических оснований и формированию новых, посредством деятельности носителей "личностного сознания", формулирующих полноценный вариант этических установок. Формирующиеся в ходе этих революций новые поколения цивилизаций и являются, на наш взгляд, главным источником того модернизационного вызова, о котором говорилось в первом разделе работы. Поведенческая революция сама является мощнейшим модернизационным вызовом осуществляющему ее обществу, именно она может быть признана "эндогенной" и "органичной" модернизацией в социокультурном смысле. Она же выводит осуществившие ее цивилизации на положение лидеров ойкумены, бросающих вызов "догоняющей модернизации" цивилизациям предшествующих поколений...

Противоположный [Насилию] тип поведения — Святость, опирается на максиму: не делай людям того зла, что делают они тебе, делай им добро, даже если они тебе его не делают. Существование этого типа поведения не привязано к одной конкретной цивилизации, но фактически поддерживает духовные оснований любой из них, их ценностную вертикаль. Для каждой из цивилизационных ориентаций святость имеет свои модификации: для Юга — это харизматик-чудотворец, для Востока — аскет-мудрец, для Запада — миссионер-просветитель, для Севера — защитник (или воин) Веры...

Варварский вызов может привести к прямо противоположным результатам на Западе и на Севере. Для Запада это повод к самозакрытию, возведению стены между "Золотым миллиардом" и остальным миром. Другими словами — цивилизационный кризис, который должен последовать за поведенческой инфляцией постмодерна. Уже сейчас могут быть угаданы определенные черты идеологии посткризисного Запада — жесткий расизм (представление о непроницаемости культурных границ, о невозможности взаимопонимания между культурами, характерное для радикальных постмодернистских течений дает тому достаточные основания), социал-дарвинизм, сегрегационизм, бюрократический авторитаризм, а то и тоталитаризм, стремление удержать господство силой — эти черты существуют в западной политической культуре уже сегодня.

Для Севера антицивилизационная угроза может стать пусковым механизмом сверхмодернизации, формирования северной этической системы уже не в эрзац-этическом, а в полноценном варианте. Отрицание варварства и криминала, как морально отвратительных и нетерпимых, может стать базой для консолидации общества, а необходимость полноценного противостояния варварскому вызову, понимаемая как исполнение всемирной миссии, инициировать возникновение соответствующих социальных, экономических и культурных структур, которые закрепят факт смены цивилизационных поколений. Можно предположить, что смена поколений цивилизаций произойдет в тот момент, когда антицивилизационое давление на Запад и Север достигнет критического уровня.

Атомный Век начался не в Лос-Аламосе и не в Хиросиме и Нагасаки, а здесь, в Сарове, тогда Арзамасе-16. До тех пор, пока атомная бомба имелась лишь у одной стороны, американцев, она оставалась всего лишь самым мощным огнестрельным оружием. Американцы и по сей день не осознали в полной мере отличие атомного оружия от огнестрельного, и на самом деле психологически и по сей день остаются в Веке Огня. Не случайно их любимые игрушки – это, по-прежнему, авианосцы. Атомный век начался тогда, когда атомное, а затем и термоядерное оружие появилось у России.

Именно в этот момент возникла и начала развиваться военно-стратегическая ситуация, которую можно определить как атомный клинч. Суть этой ситуации, которая завела в тупик обычные модели войны «по Клаузевицу», войны как «продолжения политики другими средствами», характерной для Века Огня, прекрасно описал израильский ученый Мартин Ван Кревельд в книге «Эволюция войны». Ядерное оружие нельзя применить, поскольку за это последует неминуемый ответ. Воевать без применения ядерного оружия против ядерной страны нельзя, поскольку в случае поражения она все равно его применит. Ядерное оружие против неядерной страны нельзя применить, поскольку в этом случае вмешается ядерная страна. Применять обычные вооруженные силы против неядерной страны также приходится с осторожностью. Если речь пойдет о территориальной аннексии, об изменении стратегического баланса, то немедленно вмешаются ядерные страны, и все снова зайдет в тупик.

Война как таковая в принципе оказалась в тупике, в котором весело резвятся всевозможные повстанцы, террористы, негосударственные армии и так далее. Только они могут воевать относительно безнаказанно. Только мятежевойна, как определил её наш эмигрантский военный теоретик Евгений Эдуардович Месснер, является еще хоть как-то работающей формой войны. Именно поэтому, кстати, большие державы так охотно использовали ее друг против друга в Холодной войне. Советский Союз поддерживал мятежевойны во Вьетнаме (и против Франции и против Америки), в Алжире, в Мозамбике, на Ближнем Востоке. Американцы, поставив эксперименты в Анголе и Никарагуа, сумели втянуть СССР в полномасштабную войну в Афганистане. Причем во всех случаях, когда регулярная армия великой державы оказывалась втянута в мятежевойну, она либо терпела поражение, либо не могла одержать победы. Наша победа в Чечне является в этом смысле единственным хотя бы относительным исключением. Мы сидим на порховой бочке, но огонь пока удалось загасить.

Атомный клинч является только частью того тупика, в который зашел западный путь социального развития. Практически во всем спектре хозяйствования, научно-технического развития, политических процессов и т. д. мир уперся в существование предельных технологий, то есть таких технологий, которые упираются в порог возможного, нужного и мыслимого для человека. В сфере вооружений – это возможность с помощью ядерного оружия уничтожить все человечество какое угодно количество раз. Возможность, которая абсолютно ничего не дает в плане достижения военного превосходства, поскольку такая же возможность есть и у других. В сфере информации – это перепроизводство информации, которое делает излишнюю информацию просто неусвояемой человеком, да и жизненно важная для нас информация попросту тонет в потоке информационных шумов. Хуже того, люди выходят на те технологии, которые не только обессмысливают сами себя, но и становятся для нас попросту опасными, например биотехнологии, дающие возможность перемонтировать генетический код.

На ту же пороговую линейку мы выходим и практически во всех иных областях. Мы можем развивать технологии, которые изменят пути достижения предельного барьера – развивать новую энергетику, изобретать новые материалы, можем улететь на Марс, начать летать на всяких фантастических флаерах вместо езды на автомобилях, но все это уже будут пляски под крышей, которую установили предельные технологи. В той же военной сфере можно попытаться разоружить противника быстрее, чем он нанесет ответный удар. Американцы, следуя своей западной логике, так и пытаются сделать, развивая ПРО. Но все это шулерство сработает только против слабого, только в случае если Россия будет держать свой ядерный потенциал на минимальном уровне и плохо за ним ухаживать. Против сильного противника все эти американские хитрости не сработают.

Все это я разжевываю настолько подробно, чтобы стала яснее та философия, к которой нас подталкивает ядерный век. Ни о каком «прав тот, у кого револьвер быстрее» тут уже не может идти и речи. Опередить противника нельзя, можно только помешать опередить себя. Вновь, как и в железную эпоху, наступает время сдерживания, но только уже не по принципу «не делай другому», а по принципу «не дай сделать с собой».

В классификации Крылова это четвертая этическая система, обозначаемая как Север: «Как я не поступаю с другими, так и другие не должны поступать со мной». Крылов справедливо замечает, что ранний, примитивный этап этой этики сводится к «не пущать». «Чего я не делаю, того пусть и другие не делают», что ведет к распространению всевозможных уравнительных запретов, довольно неэффективных. Сейчас именно такая эпоха и именно с помощью этих неэффективных инструментов простого сдерживания люди будут пытаться какое-то время бороться с возникшими предельными проблемами. Сколько за последние полвека накопилось режимов нераспространения, ограничения, контроля и т.д. и насколько они мало выполняются – трудно себе даже представить.

Однако, суть этой этической модели совсем не в том, чтобы мешать другим делать то, что хотят они, а в том, чтобы препятствовать сделать это с собой. «Пусть все, но не я». На уровне смыслов социальной системы эта модель соответствует селекции, то есть четкому и недвусмысленному отбору, различению бытия и ничто, различению необратимому. Смысловая матрица здесь устроена по модели: как бытие стало ничто, каким образом и почему было отвергнуто то, что отвергнуто. Снова важную роль играет выбор, но это не столько выбор, сколько отказ. Быть против чего-то, исключать определенные возможности как отвратительные, неэтичные тут в чем-то даже важнее, чем быть «за». Причем исключать эти возможности приходится не «вообще», - навязать кому-то своё «вообще» тут будет вряд ли возможно, а для себя: «я», или «мы» «в этом не участвуем», даже если на этом свихнулся весь свет. Мы согласны быть белыми воронами, только бы никто не лез к нам воронье гнездо, а если кто нас обидит, тот три дня не проживет.

Тут же поворачивается и метафизическая ориентация обществ, которые уперлись в атомный предел. Ни о каком утопизме здесь уже речь не идет и идти не может. Возможности социального совершенствования, строительства рая на земле, уже закрыты, поскольку виден край для этого совершенствования и ничего райского на этом краю нет. А значит, как и в сфере этики и социальных смыслов, в сфере метафизики нам приходится возвращаться к моделям Осевого Времени, но с обратным знаком. Если прежде священное было трансцендентно мирскому и открывало себя в мире через определенную связь, то теперь приходится скорее говорить о том, что мир трансцендентен священному, что ему приходится быть активным субъектом, который прорывается на встречу Откровению, конструирует для себя свое будущее в неких священных координатах.

Напоследок у нас остался вопрос о тех политических системах, которые возникают в Атомный век, которые продуцируются и Северной Этикой и эсхатологической метафизикой. Уже сегодня очевидно, что абсолютное государство, каким мы его знали и любили с XVI века, попросту распадается, поскольку перестает справляться с важнейшими военно-политическими функциями. Для страны, не обладающей мощным ядерным потенциалом, такое государство попросту не нужно, поскольку все равно не может защитить от ядерной угрозы, не обладает суверенитетом. Для ядерной державы оказывается в каком-то смысле ненужным столь громоздкое государство, поскольку для обслуживания ядерного оружия на самом деле нужно гораздо меньше людей и производственных мощностей, чем для содержания обычных вооруженных сил. А с другой стороны, даже громоздкое государство оказывается почти беззащитным против мятежевойны, против терроризма и родственных ему форм. Причем чем дальше, тем больше оно будет расшатываться под их ударами.

Государство должно будет перестать претендовать на всецелого человека, на то, что оно может дать ему все необходимое от люльки до гроба и даже загробной жизни. Но как только оно перестанет на все это претендовать, то оно тут же начнет расползаться и уже расползается под давлением этнических мафий, транснациональных корпораций, меньшинств, групп давления, террористических организаций и так далее. Скорее всего, большинство государств мира превратится в высокотехнологичные крыши, которые ядерным оружием прикрывают определенную совокупность сообществ, структур и мафий. Возможно, они сами превратятся в государства-корпорации, которые будут заинтересованы в продвижении в «постчеловеческое будущее», в отличие от сегодняшних государств, скатывание в это будущее пока сдерживающих. Но это всё перспективы для государств, которые так и откажутся от выбора пути и превратятся из субъектов в объекты или для тех, кто выберет путь Мятежа, хотя в пределе путь Мятежа ведет, как мы прекрасно знаем, ко всемирной империи антихриста.

А каков же будет путь Севера, путь России если она все-таки выберет путь Благодати? Этот путь, как мы уже отметили, не противоречит пути Закона, не требует отказа от государственности и нации, напротив, как говорит пример Византии и Православной Руси, он предполагает достаточно сильную государственность, охраняющую для людей возможность стяжания Благодати как способа полноты онтологической реабилитации, обретения полноты человечества и богочеловечества. Это государство нужно, таким образом, не как реализация утопии посюсторонней комфортной жизни, а как средство защиты сделанного нами предельного выбора от возможных военных и ментальных угроз.

Особенностью Атомного Века является то, что в условиях атомного клинча все большую роль начинает играть война сознаний, попытки подорвать боевой дух соперника, его политическую целостность, сознание своей идентичности, образ себя. Это попытка навязать нам чуждые смыслы и заставить сделать неправильный выбор. Пока атомный клинч сохраняется, пока в результате таких вот косвенных ударов одна из сторон не теряет военный паритет, война ведется, прежде всего, смысловыми средствами. И поэтому наряду с традиционной военной защитой современное русское государство должно обеспечивать нации смысловую защиту, защиту от ментальных угроз.

Если в области предельных военных технологий нам надо просто не терять уровня, эффективно поддерживать ситуацию атомного клинча, то в области смысловой защиты нам нужно отстраивать ситуацию практически с нуля. Страшнейшая катастрофа нашей страны в 1990-е годы была связана именно с тем, что советским государством защита смыслового суверенитета была упущена и провалена, что вполне естественно для системы, основанной на типичной утопической идеологии Века Огня и не справившейся с вызовами Атомного Века. Современная ситуация на этом поле в России может быть описана практически в тех же терминах, в каких описывались национально-освободительные войны в Китае или во Вьетнаме и других странах, ведшиеся в традициях партизанской войны по Мао Цзэдуну и Че Геваре. Национальные партизаны сперва прочно обосновались на периферии смыслового поля, добились истощения и самодискредитации оккупационных сил, в данном случае – прозападных либералов, а затем начали глубокий рейд на центр смыслового поля, сейчас уже вплотную приблизившийся к столице. Другое дело, что не надо, как это делают некоторые, путать войну сознаний и войну политических движений или войну автоматов.

В результате этой национально-освободительной войны сознаний сегодня уже фактически вырабатывается новый правящий слой России, который я предложил именовать смыслократией. Эта элита вполне способна будет служить приводным ремнем традиционной для России политической системы, которую можно обозначит как национальное самодержавие и для которой не столь уж принципиально, будет это президентская республика с элементами демократии, соборная монархия или что-то еще. Суть смыслократической элиты – в контроле над выбором, над смысловой селекцией и защита предельного выбора нации от возможных попыток ее искажения. При этом важным свойством смыслократической способности является возможность нелинейно и не причинно влиять на события, если огрублять, то можно сказать, что это способность вызывать или, напротив, блокировать определенные события и процессы силой мысли, иногда даже не выраженной в слове.

И вот здесь есть тонкая опасность, в которую ни в коем случае нельзя скатиться. Смыслократия очень похожа на магию, к которой будут обращаться нации, выбравшие путь Мятежа. Возможно, она отчасти будет захватывать те возможности в мироздании, которые будут вскрываться по мере эсхатологического расшатывания наложенных на мир ограничений. И по этой линии очень легко будет скатиться к изменению предельного выбора, к выбору в пользу пути Мятежа, в пользу вступления на «постчеловеческие» рельсы. И для тех, кто представляет наше смыслократическое сообщество, сегодня такая опасность, такой риск исключительно высоки. Нам и в самом деле хочется увидеть русских сильными и могучими сверхлюдьми, забыв о том, что это будут уже не люди, а нелюди.

Поэтому новая русская государственность, направленная на конструирование русского будущего как эсхатологического перехода к Абсолюту, не может быть смыслократией в чистом виде. Она обязана быть дополнена агиократией и агиополитикой, то есть непрерывным обращением к священным символам, священным реальностям и непосредственной помощи святых. Именно такова была практика и Византии, и Православной России, основанная на интенсивнейшем привлечении благодатной помощи власти и на изощренных агиополитических процедурах.

Надо помнить, что никакая самая совершенная человеческая система не полна, поскольку принадлежит она к падшему миру. Тем более она неполна в тот момент, когда напряжение между путем Благодати и путем Мятежа становится максимальным. Поэтому с уверенностью можно сказать, чтоб без агиополитики, без прямого участия и живых и отошедших ко Господу святых в управлении нашим государством мы ничего в этой реальности Атомного Века не добьемся. Именно поэтому я в самом начале сформулировал мысль, что не только без великодержавности мы не сохраним Православия, но и без Православия мы не сохраним великую державу. Речь тут не только и не столько о Православии как о социальной реальности, сколько как о благодатной живой силе, способной сокрушить наших врагов.

Геополитика этой грядущей православной державы предельно точно обозначена Вадимом Леонидовичем Цымбурским как геополитика «Острова России», то есть геополитика селективной выделенности из мира, исповедания принципа «Пусть все, но не я». Другое дело, что границы этого Острова России, на мой взгляд более динамичны, чем это представляется Цымбурскому. Это могут быть и границы исторической России-СССР, и даже более широкие границы. Но Россия должна быть готова и к критическому сжатию. Правда не столько под воздействием сепаратизма и прочих стихийных сил, с которыми русской смыслократии и агиократии вполне по силам справиться. Речь идет о последнем вызове, последней угрозе торжествующего мирового Зла, перед которым может не устоять даже великая православная Россия.

В этом случае сбудется предсказание преподобного Серафима о канавке Божией Матери в Дивеево: «Эта канавка до небес высока! Землю эту в удел взяла Сама Госпожа Пречистая Богородица. Тут у меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим! И как антихрист придет, везде пройдет, а канавки этой не перескочит!». Остров Россия может в конце времен сжаться и до этого клочка земли, огороженного канавкой. Но эта канавка будет поистине «до небес высока», поскольку на небе она будет упираться в тысячи и миллионы русских святых, населяющих Царствие Небесное и защищающих оттуда Русскую Землю.