Ничего не писал.
Хотя голос в голове, похожий на голос arishai, говорит мне - пиши о том, о чём думаешь.
Но обычно я думаю о том, что мне не нравится, а есть ведь и то, что мне нравится, безусловно.
Меня порадовал постинг adja. Я открыл этот пост и сразу почувствовал, что он меня может порадовать. К сожалению, он содержит спойлеры к фильму "Остров проклятых" Скорцезе (спойлеры, спойлеры, спойлеры), и чтобы прочесть его, мне пришлось сначала посмотреть фильм. Да, именно так :). Я решил, что пост должен мне понравится, и, чтобы не лишать себя удовольствия, я добыл и посмотрел фильм "Остров проклятых", а затем уже прочёл текст adja и текст, на который он ссылается.
Сам фильм снят по классической западной схеме "ненадёжного рассказчика", что с какого-то момента становится совершенно очевидным. Я писал:
Вторая главная проблема Запада - а что, если моё собственное "Я" неадекватно? Ну, если я псих? Что, если я не могу объективно оценивать сигналы, которые посылаю другим, и неправильно трактую их реакцию? Проблема неадекватного "Я" необычайно популярна в Западном искусстве. Вспомните роман "Человек без лица" Альфреда Бестера, или фильм "Бойцовский клуб". [Мне Шел как-то показывал французский фильм "Лабиринты", его тоже можно упомянуть. Помню, когда я дал ссылку на описание игры Madness & Minotaur, Аришай сказала: "Безумие и Минотавр? Разве это не одно и то же?" В фильме речь именно об этом.]
Для контраста, мне хочется упомянуть "Записки сумасшедшего" Гоголя. Заметьте, что тема "неадекватного Я" здесь ещё не проработана. Неадекватен автор записок, но читатель смотрит на него со стороны и легко распознаёт и его безумие, и окружающие его реальные обстоятельства. Но в современном западном искусстве этой грани нет, читатель или зритель погружён в ситуацию, когда всё, что он видит или знает, может оказаться иллюзией. Впрочем, для этого художественного приёма существует специальный термин, "ненадёжный рассказчик", как в тех произведениях Агаты Кристи, где преступником оказывается именно рассказчик (который, вдобавок, может выступать ещё и в роли детектива).
Мне хочется здесь встать в пафосную позу, знаете, как это делают некоторые ЖЖ-исты? И начать вещать: Мы и Они, Русские и Запад, и т.д. О, допустим, у нас не проработана "Я-концепция" (как-то это оскорбительно звучит, нет?), западные проблемы для нас чужды. Всё это их "вдруг Я - не Я, а Мэри Энн?", о чём это? Тогда ситуацию героя Ди Каприо - и таких героев в целом - можно перевести на язык русских смыслов следующим образом. Нет никакой иллюзии себя. С вашим "Я" всё в порядке, и ваше индивидуальное сознание совершенно нормально, но безумие поразило сознание коллективное, национальное, историческое. Вся так называемая советская история - неправда, и на самом деле ничего этого не было, а было нечто совсем иное. Подумайте сами - Россией почти тридцать лет управлял усатый рябой грузин с сухой рукой, которому мы обязаны всеми нашими бедами-победами, это разве не бред? Чем это отличается от выдуманного персонажем Ди Каприо человека "со шрамом на лице и глазами разного цвета"?
Николай Заболоцкий писал о своём пребывании в застенках НКВД: "Я очнулся от невыносимой боли в правой руке. С завернутыми назад руками я лежал прикрученный к железным перекладинам койки. Одна из перекладин врезалась в руку и нестерпимо мучила меня. Мне чудилось, что вода заливает камеру, что уровень ее поднимается все выше и выше, что через мгновение меня зальет с головой. Я кричал в отчаянии и требовал, чтобы какой-то губернатор приказал освободить меня". Разве нет у нас оснований предполагать, что проступающая сквозь бред реальность с законами, правосудием и губернаторами настоящая, в то время как НКВД - порождение больного рассудка?
И понятна защитная реакция людей, которые тут же начинают говорить: "Нет, не смейте, Сталин - наш отец и мать, как и Ленин, без Ленина, Сталина и большевиков нас бы не было, у нас есть прошлое, СССР, это прошлое наших родителей, не допустим, это всё фальсификация, заговор, проект недобитых фашистов". Разве герой Ди Каприо не оказывается в схожей ситуации? Подобная аналогия позволяет понять, почему выбор между безумием с лоботомией, с одной стороны и отречением от собственных иллюзий, с другой, не является однозначным - да, иногда лоботомия кажется лучшим вариантом. Зачем вообще идти на компромисс с людьми, которые не могут предложить тебе ничего, кроме боли, разочарования и гибели реальности, которую ты старательно выстраивал все эти годы?
Неплохой вышел бы сюжет, правда? Впрочем, в этом жанре у нас давно и плодотворно работает Галковский, я не предложил ничего нового.
Да, но я хотел написать о постинге, который мне понравился. "Претензия к рецензии одна, глобальная: ну как можно считать всерьез про-тоталитарным фильм, который чуть ли не исследует феномен гипер-тоталитаризма реальности? Само высказывание на эту тему (тем более, такое высказывание, как у Скорсезе) является актом анти-тоталитарным". Не знаю насчёт "гипер-тоталитаризма реальности", и не уверен, что я готов с этим согласиться; но само построение фразы вызывает во мне сильный эмоциональный отклик. Я готов подписаться под тем, что высказывание, имеющее дело с субъективным - травмами, снами, иллюзиями и безумием индивидуального сознания - не может не являться анти-тоталитарным актом. Тоталитаризм отрицает субъективность, его реальность такова, какого она есть, и это реальность классовой или расовой борьбы, классового или расового сознания.
И меня восхитило то, как здорово adja ввёл в разговор упоминание "Мышеловки" из "Гамлета": "То есть, Гамлет и Клавдий смотрят пьесу про яд, вливаемый спящему в ухо. Кого должна эта пьеса возмутить, самим своим фактом?"
Это великолепно. Гамлет - герой европейской культуры, олицетворение героического сомнения (как писал Лефевр и не только он). Мы-то на стороне Гамлета, мы верим, что он прав - да, ему действительно являлся дух отца, которого убил его брат, дядя Гамлета, и чью память предала жена, мать Гамлета. Гамлет не сумасшедший, он только разыгрывает сумасшествие, а по-настоящему безумен тот мир, который его окружает. Но согласитесь, что этого мало, этого мало и самому Гамлету, поэтому он призывает на помощь здравомыслящего Горацио и готовит постановку своей "Мышеловки" (она же "Смерть Гонзаго"). В спектакле рассказывается об убийстве короля, обстоятельства взяты из рассказа призрака, и Гамлет, таким образом, хочет проверить, кто же из них ненормальный, у кого проблема с нездоровыми ассоциациями - у него или у Клавдия? (Современный постмодернист, однако, уцепился бы за тот момент, что в "Смерти Гонзаго" любви королевы и гибели короля добивается племянник правителя.) Так вот, adja спрашивает - если некоторые люди готовы увидеть в "Острове проклятых" осуждение их борьбы с заговорами, тоталитаризмом, фальсификациями, недобитыми фашистами и прочими врагами, если Скорцезе, по их мнению, свёл эту борьбу лишь к реакции на психические травмы прошлого, то могут ли эти люди быть уверены в чистоте собственной совести? (И в собственном психическом благополучии?) Как в анекдоте про тест Рошарха, помните - "Откуда у вас такие картинки, доктор?"
А дальше меня закрутил вихрь ассоциаций. По совести, их нужно было бы вынести в отдельный постинг; но какой смысл прерывать мысль, пока она длится? Я вспомнил, что видел в сети зарисовку, которая называлась "Два Гамлета", эмигрантский и советский, вот она - Никита Елисеев, "Два Гамлета":
"Одновременно ... на сцены мира вышли два Гамлета... Два, – Коля сопнул носом, – диаметрально противоположных Гамлета сходились в одной точке. В точке небытия. Небытия призрака. Это были Гамлеты 20-х годов XX века, Гамлеты, пропитанные опытом революций и провокаций. Артист XX века просто не мог поверить в такую детскую сказочку, как призрак. Что призрак, когда был Азеф! Какой там Клавдий, когда были Гитлер и Сталин!" Коля передохнул и продолжал: "Первый Гамлет – Гамлет Михаила Чехова. Психопат, истерик... Призрак – его галлюцинация. Силой своего дара... ? Ммм, – Коля помотал головой, – ну хорошо, дара... силой своего безумия он заставляет поверить в существование несуществующего. Бернардо, Марчелло, Горацио видят то же, что и он. Такая, блин, суггестия... Разумеется, не обошлось без купюр, – Коля посмотрел в окно, – и это тоже возмущало зрителей. Умница Ходасевич, Ходасевич-рационалист, интеллектуал Ходасевич возмущался: каким образом принцу в бреду открылась истина? Может, тогда и всё, что происходит после явления призрака, – бред и морок? Наваждение? Нет! – Коля отстегнул пуговицу у воротника, – нет! и нет! Гамлет ставит эксперимент – "Мышеловку"! Убийца реагирует адекватно. Мы это видим!" "Следственный эксперимент?" – подсказал сын. "Да, да! Именно! Следственный эксперимент... Ходасевич удивляется, как же так? Галлюцинируя раскрыть преступление? А почему бы и нет? Принц Гомбургский, ага? В лунатическом состоянии выиграл сражение? Ладно, это Клейст выдумал... А Кеккуле? – Коля прищурил глаз. – Кеккуле? Увидел во сне дракона, кусающего хвост, и вместо того, чтобы подумать о вечности, подумал о бензоле, потому что он всё время о бензоле думал. Так и Гамлет. Он всё время, всё время думает о том, кто замочил папу, о втором замужестве мамы! Он просто свихнулся на этом! Стал бредить наяву, в бреду проговорил-услышал, услышал-проговорил версию. Решил проверить. Всё сошлось! У Михаила Чехова получалось, что Призрак – ум сходящего с ума Гамлета. Ум Гамлета младшего – вне него. Ум Гамлета младшего – тень Гамлета старшего! Нет, – Коля покачал головой. – Ходасевич ошибался. Михаил Чехов поставил гениальный спектакль. И как важно, что спектакль был поставлен в эмиграции! Спектакль тех, кто проиграл..."
Коля примолк. "А второй? – спросил сын. – Второй Гамлет – какой?" Коля встрепенулся: "Гамлет – победителей. Хитрый, себе на уме, лысоватый, толстенький, с бородкой клинышком. Гамлет Акимова и Горюнова. Не трагедия о гениальном безумце, неврастенике, психопате, в бреду прозревающем правду, но трагикомедия об интригане, запутавшемся в собственных сетях. Акимов так поставил, а Горюнов так сыграл Гамлета в 29-м что ли году? Полная противоположность чеховскому Гамлету, но! – Коля отставил пустую чашку.- В постановке Акимова тоже не было призрака! Люди революции по ту и другую сторону баррикады в одном были согласны – есть вещи пострашнее призраков и выходцев с того света, выползков с того света," – уточнил Коля. Сын взял последнюю оладью. "Призрака не было, а что же было?"- спросил сын. "Как и у Михаила Чехова, – отвечал Коля, – сам Гамлет. Только у Михаила Чехова призрак – гениальное безумие Гамлета, истина в латах бреда, а у Акимова и Горюнова – наглый трезвый расчёт. Гамлет-Горюнов говорил все слова призрака в глиняный горшок, получалось замогильно и страшно-смешно. Михаил Чехов сам произносил слова призрака, но так произносил, что перепуганной страже становилось ясно: это говорит оживший, вернувшийся из мёртвых Гамлет-король. Одержимость – вот один полюс гамлетизма; трезвый расчёт, игра, актёрство – вот второй полюс гамлетизма. В Гамлете, типичном, естественном, эти два полюса – нераздельны и неслиянны, как божественное и человеческое в Христе, как спирт и клей в БФ, но Гамлеты – из ряда вон, исключительные, необычные, уникальные..."
Устами своего героя, автор обманывает нас. (Что, впрочем, обоснованно - каждая постановка произведения порождает новые смыслы, но смыслы порождает и рассказ о постановке, это всего лишь ещё одно прочтение.) "И как важно, что спектакль был поставлен в эмиграции!" - но Гамлет Чехова, описанный в тексте, не был поставлен в эмиграции, это советский спектакль 1924 года. Да, Михаил Чехов уехал из Советского Союза, но это случилось потом. Если он и ставил Гамлета для эмигрантской публики, то уже в тридцатые.
Что касается спектакля Акимова, то его с Чеховым разделяет не пространство, а время - это уже 1932 год, когда ветер начинал дуть в другую сторону.
Но в словах героя Елисеева есть своя правда. О "Гамлете" Чехова позже писали: "В этом пессимистическом спектакле, несомненно, отразилось упадочническое настроение части русской буржуазной интеллигенции”. Почему бы не назвать его точкой зрения проигравших, взглядом русских людей на русскую трагедию?
И далее, ещё одно мнение:
"В сравнительно недавней телепередаче, посвящённой творчеству Михаила Чехова, замечательный театральный критик Н.Крымова сформулировала особенность чеховского Гамлета так: “В чём было чудо Михаила Чехова? О Гамлете Чехова Павел Александрович Марков написал, что выходит на сцену человек, который должен был пройти две русские революции и некую правду, вечную, заложенную в Шекспире, сказать. Это был тот Чехов, который боялся толпы, который чужд был насилию. Содержание души человека, и напуганного, и больного, и понимающего, в какой кошмар вступила Россия, — он должен был внести в трагедию Шекспира. Но очистить от того, что есть чисто российский быт и российские переживания, очистить и возвысить до мысли возможного контакта человека с высшими силами. Просто человека, каким был Гамлет у Чехова. Эта его обыкновенность многих смущала: не принц, не декламатор, не трагик, а просто человек. И вот этого человека, что, собственно поднимает? Возможность, которую Чехов абсолютно допускал и которой жил, его контакта с высшим миром. Его возможность слушать что-то вне пределов Земли. Улавливать оттуда идущие подсказы, мысли. И свою жизнь строить, соизмеряя с тем и к тому стремясь. Вот что, собственно, и было тайной Чехова: простой человек в контакте с высшим духовным началом”.
Как бы то ни было, я читал отдельных белоэмигрантских авторов, к их творчеству вполне подходит выбранный автором "Двух Гамлетов" образ - безумный датский принц, пытающийся разобраться в том, что же случилось в его Дании; это Гамлет, который расследует преступление, отталкиваясь от собственных галлюцинаций. Утерянный разум возвращается в облике теней прошлого, их голос звучит во сне, призывая к мести. О, получить ответ просто - достаточно сойти с ума, назначить один из осколков своей личности на роль божества и посланника небес, а затем задать ему вопрос. (И услышать в ответ лишь "истину в латах бреда".)
И опять же, я не могу отказать в чутье автору, сделавшего пьесу Акимова символом советского проекта ("Гамлет... хитрый, себе на уме, лысоватый... с бородкой клинышком"). Не потому, что режиссёр этого хотел, нет, насколько я понял, цель была иной - показать, насколько смешны и ничтожны проблемы и чувства людей прошлого с точки зрения победившего пролетариата.
"После небольшого перерыва на сцену вернулся Шекспир. Именно 30е годы подарили истории отечественного театра возвышенные и мощные, комические и гротескные шекспировские образы. Правда, нередко классику чрезмерно грубо и прямо стремились приспособить к современности - в духе вульгарного социологизма... Аналогичную операцию провёл режиссёр и художник Н. П. Акимов с шекспировским "Гамлетом" (1932 г.). Создатель спектакля считал, что вопросы, над которыми бился принц Датский, история решила и потому герой нелеп и смешон. В исполнении актёра А. Горюнова Гамлет был "толстым чревоугодником", он дурачился с короной, играл с ночным горшком, из которого, кстати сказать, и раздавался голос Призрака. Акимовский опыт был экспериментом талантливого, образно мыслящего режиссёра и художника; по этому он сохранился в истории не только как вопиющая нелепость. В памяти зрителей остались яркие, живописные эпизоды: например, финал сцены "Мышеловка", в которой разоблачённый в убийстве Клавдий бежал по лестнице, а за ним тянулся, извиваясь, красный плащ - символ крови и губительного, но и очистительного пламени".
"Выразителен пример постановки Гамлета Николаем Акимовым, где комический актер Горюнов играл Гамлета — политического интригана, стремящегося захватить власть".
"Итак, если нивелировать философский слой трагедии, то остается единственная линия - борьба за престол. На троне узурпатор. Стало быть, главная цель наследника - забрать то, что принадлежит ему по праву. Именно так Акимов сформулировал тему своей постановки. Он задумывал «Гамлет» как яркое зрелище с напряженным, ни на секунду не останавливающимся действием, мгновенными сменами декораций, с трюками и буффонадой. «Ничего не поделаешь, - получается комедия!», - сказал Н.П. Акимов на докладе экспозиции будущего спектакля актерам. (...) Целый ряд фактов свидетельствует, что исполнение А.И. Горюновым его роли заметно отличалось от того, что первоначально задумывал режиссер. Акимов хотел видеть Гамлета напористым, даже немного хамоватым, циничным, дерзким, злым. (...) Еще одна резонансная сцена из спектакля Акимова - это знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть?». В кабачке, уставленном винными бочками, еле ворочая языком, принц размышлял, быть или не быть ему королем, то надевая, то снимая бутафорскую картонную корону, оставленную актерами после репетиции, а пьяненький Горацио восторженно поддакивал другу".
Я хотел бы подчеркнуть авторскую иронию. Понимаете, в рамках своего текста он приписывает советской власти симпатию к Гамлету, как к сильной личности, решающей вопрос о власти. "Цель оправдывает средства", наш человек, правда? Ну да, пацан к успеху шёл, не повезло, не фартануло, бывает. Но при всём при этом, для иллюстрации своей мысли мысли автор выбрал самого нескладного и негероического отечественного Гамлета, в чём мне видится какая-то высшая правда.
Да. Честно говоря, я бы предпочёл, чтобы на этом зарисовка кончилась, но, к сожалению, герой Никиты Елисеева пытается придумать третьего Гамлета, российского. Если считать, что он это всерьёз, то результат чудовищно убог - "всё это провокация Дневного Дозора". Введение в любой сюжет интриг спецслужб предельно снижает тему, делает текст несерьёзным. Но, может быть, это и уместно, как символ текущей ситуации? Герой обладает знаниями, но не навыками мышления, и поэтому не может достичь синтеза, которого ищет. Если ставить в наши дни честного Гамлета, почему бы не изобразить его игрушкой в руках норвежских чекистов/црушников?
Но моё повествование идёт дальше. Когда я искал в сети эту зарисовку, я натолкнулся на описание ещё двух Гамлетов:
"Гамлет Высоцкого чрезвычайно слышим. Его голос отражает всю его пластику, все повороты фигуры и все эмоциональные состояния. Поэтому звукозапись передает всю палитру игры актера. Итак, Высоцкий-Гамлет находит единственную опору в себе и в своем ощущении мира. Он заранее знает все, что должно с ним произойти, но не бежит на подвиг сломя голову, а понимает, что сперва он должен нечто сделать, а потом умереть, и единственное, что от него останется, - мемуары Горация. В загробную жизнь этот философ-эмпирик не верит, призрак отца является для него только материализованным подтверждением его интуиции и внутренней правоты (посмертной правоты, он это отлично понимает), мир для него – только этот и только здесь, поэтому нужно быть и жить любой ценой. Однако есть такие непереносимые вещи, на которые нельзя не реагировать, а если обратишь на них внимание, то жить не будешь. Вот здесь он и попадает в мышеловку своей судьбы. Его безграничное желание жить натыкается на понимание того, что жить он не будет, потому что нельзя не реагировать на безобразие. Если ты промолчишь и ничего не сделаешь, то перестанешь быть человеком в собственных глазах. А туда никто не хочет, там ничего нет. Гамлет Высоцкого весь вкладывается в поступок, но этот поступок обеспечен силой его философского осмысления мира. После поступка не может быть ничего, это чистая жертва. Награда такой жертве – благодарная память потомков. Спектакль Таганки не знает Фортинбраса, он заканчивается голосом Гамлета, но не из инобытия, а из памяти людей, живущих в этом мире. Люди для такого Гамлета представляются совокупностью горациев, он звучит в них и напоминает о достоинстве человека. Таков Гамлет-Высоцкий. Его трагедия – удел героя, в котором нет ничего двойственного или переходного, который слажен из одного куска и старается не поддаваться противоречиям жизни. Он делает шаг, которого не может не сделать, но знает, что за этим шагом смерть. Таковы участи многих выдающихся людей в поколении Высоцкого – Бродского, Ерофеева, Довлатова, Даля, Дворжецкого, Агафонова. Это люди подвига, выросшие в колыбели великой войны и запечатлевшие в себе ее законы".
"Гамлет" с Высоцким был поставлен в семидесятые, но сами эти темы оформились раньше, и автор справедливо связывает их с поколением, "выросшим в колыбели великой войны". Да, идеалы, поступок, жертва, память поколений, как единственная достойная и возможная награда в мире без Бога. Голос призрака - голос собственной совести. Забавно - ну, в плохом смысле слова "забавно" - что в современных ЖЖшных дискуссиях я встречал осуждение именно этой позиции: "однако есть такие непереносимые вещи, на которые нельзя не реагировать, а если обратишь на них внимание, то жить не будешь... нельзя не реагировать на безобразие. Если ты промолчишь и ничего не сделаешь, то перестанешь быть человеком в собственных глазах", на основании того, что люди, которые так думали, очень быстро переставали любить Сталина, а затем и советскую власть. (Вот сволочи, правда?)
И второй Гамлет, Гамлет восьмидесятых:
"Но совершенно не таков Авилов-Гамлет. Когда в зале погас свет, я увидел на сцене множество странных колонн, напоминавших покрашенные водопроводные трубы, поставленные вертикально. Между этих колонн ходили, из-за этих колонн возникали, но сценическое пространство напоминало не античный храм или галерею, а какой-то завод или мастерскую. У актеров были простые пролетарские лица, они не запоминались. Но вот из темноты вышел Гамлет. Он вышел – и я не увидел больше никого. Я сидел в одном из первых рядов, и хорошо помню, как он подошел к краю сцены и осмотрел зрительный зал. Впечатление было такое, что он за несколько секунд всех загипнотизировал. Огромные глаза, дикий взгляд умного лесного зверя, аскетически худая и сухая фигура, руки в толстых прожилках. (...)
Сразу скажу главное: Авилов – оборотень. Это не актер, который может прикинуться кем и чем угодно, а само оно – существо, которое является многим одновременно. Это не человек, это именно существо. Может быть, вурдалак, может быть, леший, может быть, небывалый зверь из волшебных сказок. Не надо искать в нем героизма, гуманизма, идеализма (или – наоборот – материализма), ничего человеческого и абстрактного в нем заведомо нет. Существо это принадлежит сразу многим мирам, оно и живет только между ними, а не где-то конкретно. Так вот, характернейшая черта Авилова-Гамлета – прислушивание после каждого действия и после каждой реплики. Только скажет слово – застывает, молчит, слушает. Только задумает месть – опять слушает. У него не контакт с иными мирами, а прописка в них. Он ничего не сделает без советов со множества сторон. Он еще не знает, какой он – добрый или злой, решительный или сомневающийся. Он все это разом, и конкретное проявление зависит только от того, какой совет из иного мира он получит во время паузы между моментами жизни. Мистик, маг, чудодей, экстрасенс? Нет, хуже. Нечеловеческая субстанция судьбы, переливающаяся из крайности в крайность, разом смешная и страшная, не знающая твердых устоев и подчиненная только темному инстинкту в своей сокровенной глубине. Внешне пролетарский, внутренне инфернальный Гамлет. Он знает, что умрет? Он ничего не знает, пока ему не нашепчут. Он герой? Нет, он чудовище судьбы. Он любит Офелию? Вот сейчас любит, а потом уже нет. Он ненавидит короля? Вряд ли. Просто он запрограммирован ему отомстить. Он любит отца? Он любит все, что оттуда. Он непрочен, он растекается, и чем грубее его голос, чем отточеннее жесты, тем большую неуверенность и растерянность демонстрирует его мятущийся дух. Когда он погибает, нелепые колонны превращаются в пушки, страна разрушается пушками Фортинбраса. Наступает полная гибель всерьез, безо всякого воздаяния потомков. Все просто уходит к черту.
Я понял, что вижу настоящего преемника Высоцкого, очень похожего на него, играющего в его идее получения тайного знания, но само это знание выглядит здесь иначе. Гамлет думает о себе, но не сам, а с помощью сил иного мира. Гамлет не философ, не эмпирик, а медиум, которого принуждают то к тому, то к этому. Гамлет плохо разбирается в окружающем мире, его больше волнуют проблемы собственной души. Потому он так хорошо читает остальных людей. Гамлет не хочет подвига – его склоняют к нему. Тогда у меня мелькнуло: “Гамлет-Фауст, Гамлет-Воланд”. Второе потом сбылось. Это был Гамлет другого поколения, состоявшегося именно через свою медиумическую преданность странным иным мирам – поколения Гребенщикова, Курехина и Сокурова.
Авилов был последним на сегодняшний день русским Гамлетом. То есть, таким Гамлетом, в которого все верили и который исполнял на флейте своей души совершенно самостоятельную и неповторимую музыку роли. Не считать же за гамлетов Райкина, Миронова и Трухина. Тут даже говорить не о чем…"
Божьи мельницы мелют медленно, но верно, и боги явили свою волю. Страна обречена. Солдаты Фортинбраса вскрывают замечатанные пакеты, и ничего уже нельзя изменить. В этой ситуации единственной достойной позицией - ну пусть не достойной, пусть интересной - является позиция медиума. Слушать приговор высших сил, впитывать в себя музыку сфер, наблюдать и плыть по течению, когда вокруг рушится мир. Партия сыграна, круг замкнулся.
Я закончу текст, по той простой причине, что он кончился. Я не вижу в нём особого смысла, хотя смысл можно достать откуда угодно, в том числе и из этого постинга; но я не сомневаюсь в одном: это дитя любви :).