Одним из таких постов, был, кстати, пост про жирафопарда. Но от него вдруг неожиданно пошла совсем другая линия, связанная с темой поэтических переводов.
Всё началось с этой фразы: надо сказать, что переводы Кружкова - это, скорее, стихотворения по мотивам Беллока, а не переводы.
Потом, в журнале самого Кружкова, я познакомился с его собственным взглядом на поэтические переводы:
"Переведенное стихотворение есть дитя, у него двойная наследственность. Как это происходит? Переводчик смотрит на красоту оригинала, влюбляется в него – и по закону страсти, по закону неизбежного Эроса, стремится им овладеть. Рождается стихотворение, в котором мы с умилением узнаем черты обоих родителей. Иногда говорят: переводчика не должно быть видно, он должен стать прозрачным стеклом. Но дети не рождаются от прозрачных родителей; чтобы зачать ребенка, нужны создания из плоти и крови".
Да? - подумал я. Ну тогда Беллоку Кружков однозначно наставил рога, у этих стихов от него только фамилия!
А затем я вдруг увидел его перевод Грейвза.
Оригинал:
The Cloak
Into exile with only a few shirts,
Some gold coin and the necessary papers.
But winds are contrary: the Channel packet
Time after time returns the sea-sick peer
To Sandwich, Deal or Rye. He does not land,
But keeps his cabin; so at last we find him
In humble lodgings maybe at Dieppe,
His shirts unpacked, his night-cap on a peg,
Passing the day at cards and swordsmanship
Or merry passages with chambermaids,
By night at his old work. And all is well -
The country wine wholesome although so sharp,
And French his second tongue; а faithful valet
Brushes his hat and brings him newspapers.
This nobleman is at home anywhere,
His castle being, the valet says, his title.
The cares of an estate would incommode
Such tasks as now his Lordship has in hand.
His Lordship, says the valet, contemplates
A profitable absence of some years.
Has he no friend at Court to intercede?
He wants none: exile's but another name
For an old habit of non-residence
In all but the recesses of his cloak.
It was this angered a great personage.
И перевод Григория Кружкова:
ПЛАЩ
В изгнанье взял он несколько рубах,
Горсть золотых и нужные бумаги.
Но ветер над Ламаншем дул навстречу
И раз за разом отгонял корабль
В Дил, Ярмут или Рай. И лорд, страдая
От качки, заперся в каюте. Вскоре
Его находим мы, допустим, в Дьеппе,
Где, только лишь баул распаковав
И свой ночной колпак на гвоздь повесив,
Он днями напролет играет в карты,
Фехтует ради упражненья или
Любезничает с горничными. Ночью
Он что-то пишет. Все идет отлично;
Французский для него почти родной,
И местное вино совсем недурно,
Хотя и резковато. Поутру
Слуга приносит свежую газету
И чистит шляпу. Джентльмен повсюду
Как дома, объясняет камердинер,
Заботы об усадьбе отвлекли бы
Их милость от теперешних трудов.
Отъезд на несколько ближайших лет
Он думает, окажется полезным.
Ходатайство? Заступничество друга?
В том нет нужды. Изгнанье не страшит
Того, чье правило – быть патриотом
Лишь своего плаща. Должно быть, это
Разгневало высокую персону.
Ведь это же отличный перевод! "Изгнанье не страшит того, чье правило – быть патриотом лишь своего плаща" - прекрасно! (Можно придраться, что переводчик не справился с фразой "his castle being, the valet says, his title". Его замок - это [лишь] его титул, то есть нет никакого родового замка, есть только титул - граф такой-то, или барон сякой-то. Но титул и сам по себе является замком, который всегда с тобой :)) Главное, я смотрю на оригинал, я смотрю на перевод - слева я вижу Грейвза и справа я вижу Грейвза. Так что Кружков действительно профессионал и мастер своего дела, но зачем тогда...?
И его собственный комментарий к стихотворению хорош:
"Если бы меня попросили растолковать эти стихи (а меня попросили!), я бы сказал, что речь, по-видимому, идет о человеке, независимом от двора, от «высшего света» (какой это век – 16, 17 или 18-й?), погруженном в собственные мысли и труды, – м.б., литературные или философские. Эта независимость выражена парадоксально: он -- в буквальном переводе с английского -- «не жительствует» нигде, кроме убежища своего плаща, который таким образом превращается в его дом и родину...
Роберт Грейвз, проведший большую часть жизнь вдали от Англии и литературной («придворной») суеты, в сущности, пишет апологию своего собственного добровольного изгнанничества.
Интересно, что Джордж Макбет в антологии "Poetry 1900 to 1975" снабжает стихотворение таким примечанием: «Изображен как бы Джеймс Бонд 18-го века, чья профессия предполагает разъезды и путешествия». Таков верх фантазии поэта и критика. Типичный пример скудоумия всей этой компании шестидесятников, которые отвергли Йейтса, Грейвза и всех прочих, сохранивших хоть что-то от большой литературной традиции".
Напоминает мне мою собственную мысль, что сведение всё к операциям спецслужб резко снижает уровень текста - хотя иногда на это снижение можно пойти сознательно, из тех или иных соображений. Возмутившись сравнением героя стихотворения с Джеймсом Бондом, Кружков сознательно перевёл "by night at his old work", как "ночью он что-то пишет". Пишет, творит, а не лазает в форточки, не ворует компроментирующие документы и не убивает врагов короны!