И захотелось даже оставить себе парочку автокомментов.
...ogasawara дал мне ссылку на диггерскую прозу - "Метро в Снежинске". В общем-то, не самый худший образец, прямо скажу.
Но когда я его одолел, меня поразила какая-то странная перекличка с одним моим сном.
Надо понимать, что советский период нашей истории вызвал у нас с автором схожие ассоциации. А вообще, это не рассказ, а просто иллюстрация-метафора к понятию "криптоколония" :).
А вообще, это не рассказ, а просто иллюстрация-метафора к понятию "криптоколония". Что имелось в виду?
С внешней стороны, сам текст представляет собой погружение рассказчика, лирического героя, в глубины диггерского мифа. Один слой сменяет другой по принципу "чем дальше, тем страшнее" - советский режимный объект, тоннель, не обозначенный на схемах, секретное заброшенное метро, подземелье неизветного происхождения, звери-мутанты, артефакты прежних цивилизаций, портал в другое измерение.
С другой стороны, получившаяся в результате история напоминает какую-то жутковатую, не до конца прозрачную аллегорию советского опыта. Всё время подчёркивается советскость рассказчика, его советское детство в советском засекреченном городе, советскость живущих там людей и вообще всего вокруг. Тайный смысл подразумевается, но не считывается, отсюда и навязчивые мысли о развязке в духе Галковского - "...а на самом деле, СССР - английская криптоколония!"
Итак, на Урале существовало место, которое окрестные племена обходили стороной и считали запретным и проклятым. Затем, в сталинские годы, советские археологи обнаружили там Нечто - вход в заброшенные тоннели огромного подземного комплекса, созданного неизвестно кем с неизвестными целями. После войны туда даже ездил Берия, лично. Исследование комплекса решили начать под прикрытием атомного проекта, то есть Тайну решили спрятать в другой Тайне: на месте входов в подземелье стали строить режимный город, будущий Снежинск. Да, трижды засекреченное производство ядерного оружие было всего лишь маскировокой иной, настоящей деятельности. А потом, когда город был уже построен и в нём поселились люди, выяснилось, что в главном зале подземного комплекса находится некий артефакт, и этот артефакт "фонит" - вызывает какие-то сбои в естественном ходе времени, из-за чего люди быстро стареют и умирают. Вблизи у артефакта находится нельзя в принципе, но эффект, хоть и в ослабленной форме, ощущается повсюду, потому эта местность и считалась проклятой. Тогда добровольцы-комсомольцы приняли участие в ликвидации источника излучения, засыпав артефакт тоннами грунта из соседних тоннелей. Естественно, те, кто там работал, либо сразу умерли, либо превратились в дряхлых стариков, но город они спасли, а потери... ну, время было советское. И тогда возник вопрос, что делать с оставшимися тоннелями? Кому-то из большого начальства пришла в голову гениальная идея - пустить по ним метро, благо главный тоннель представлял собой кольцо, находившееся в границах города. Исследовать артефакт не получилось, оставить всё, как есть, нежелательно - рано или поздно, кто-то может натолкнуться на вход в подземелье, и возникнут вопросы - давайте построим метро, и скажем, что так и надо! Благо, основную работу уже сделали до нас. Непонятный тоннель сразу становится понятным, если проложить по нему рельсы и провести проводку. Осталось сделать станции и оформить их, и всё готово к официальному открытию - секрет лучше всего прятать на свету.
Опять же, сюжетно повторяется схема матрёшки, как и в случае с погружением в диггерский миф. Советское государство прячет секретный город, которого нет на карте, город скрывает в своих недрах метро, метро маскирует подземелье неизвестной цивилизации, а подземелье хранит артефакт.
...Да, оформление заброшенных станций автор описывает долго и вкусно - не метро, а сказка, круче московского, хоть и на Урале.
Большая цитата:
"Разумеется, здесь не было яркости, блеска и чистоты, привычных взгляду пассажира столичного метро. Темноту рассеивал лишь луч моего фонаря, а вокруг, как я уже сказал, все было покрыто слоем пыли. Но слоем ровным, нетронутым, поэтому впечатления грязи или какой бы то ни было неустроенности не было. Станцию словно прикрыли легчайшей газовой накидкой, как бы пытаясь чуть-чуть приглушить ее непереносимое великолепие.
Схожесть с московским метро заключалась, в основном, в уровне эстетического воплощения. В степени архитектурного и художественного совершенства. А отличие... Чисто технически можно назвать два коренных отличия открывшейся мне станции от станций столичного - да и любого другого метрополитена. Во-первых она была почти в два раза короче обычной, метров сорок-пятьдесят, не больше. А во-вторых, она была односторонней - то есть существовал всего один транспортный тоннель, колея которого проходила справа от платформы (по отношению к тоннелю, по которому я спустился). Диаметр тоннеля показался мне значительно большим, чем поперечник обычных, знакомых мне тоннелей метро.
Я прошел по платформе и подошел ближе к отливающей медью трехметровой фигуре в нише напротив. Сомнений нет! Игорь Васильевич Курчатов! Но это был не тот суровый и неприступный Курчатов, возвышающийся ныне на Двадцатой площадке. Здесь он был изображен задорно смеющимся, с чуть задранной вперед знаменитой бородой. В руках он держал модель атома с прикрепленными на проволочных эллипсах шариками электронов. От всей фигуры его веяло таким здоровьем, радостью и оптимизмом, что я невольно улыбнулся, хотя в тот момент мне было совсем не весело.
"Свой долг перед страной советские атомники выполнили!" И.В.Курчатов", - прочитал я на облицованном гранитом постаменте.
И от этих слов, от этого вышедшего из употребления слова "атомник" я неожиданно вздрогнул, по спине моей побежали мурашки, а в горле возник несглатываемый комок. Я словно почувствовал на себе дыхание истории. Я словно вернулся в эпоху всеобщей радости и пламенного энтузиазма, в эпоху, когда мои земляки еще понимали, во имя чего они трудятся и живут, - и гордились этим! - в эпоху вечной молодости и счастливого будущего... На миг мне показалось нереальным, что где-то наверху сейчас проклинают Президента, мечтают получить хоть какие-то деньги, не могут прокормить детей и, самое главное, не видят впереди ничего кроме неотвратимо надвигающейся старости и следующей за ней ее страшной спутницы...
Гигантское мозаичное панно, украшающее противоположную от путей стену станции, надолго приковало мое внимание. Я бы назвал его "Историей атома", а может быть, оно и впрямь так называлось. Там, в окружении катодных ламп, атомных реакторов, синхрофазотронов, вспыхивающих сверхновых, колб, реторт, всевозможных физических уравнений с неизменным "E=mc^2" в центре - были изображены Ломоносов и Беккерель, супруги Кюри и Резерфорд, Эйнштейн и Ферми, Курчатов и Ландау (кстати именно благодаря Льву Давидовичу я позже заключил, что станция оформлялась не раньше шестьдесят восьмого года)...
Рассматривая узор на мраморных плитах пола, я не сразу понял, что замысловатая вязь представляет собой ни что иное, как стилизованное изображение атома. Оригинальность этого изображения заключалась в том, что каждый элемент раскинувшейся на полу картины обладал своего рода "самоподобием", и ядерно-планетарная структура повторялась внутри электронов, протонов и нейтронов, а внутри их соответствующих элементов вновь можно было разглядеть центральное ядро и огибающие его орбиты. На мой взгляд это была великолепная иллюстрация мысли о бесконечности уровней материи и их инвариантности по отношению к масштабу. И вообще мне подумалось, что эскиз узора создавал математик.
Свод зала украшали два плафона, чередуясь с тремя гигантскими бронзовыми светильниками. На одном из плафонов я разглядел что-то вроде бороздящего просторы Вселенной космического корабля, а на другом - панораму красивого города с высокими зданиями и прозрачными, повисшими в воздухе летательными аппаратами, - может быть, так автор представлял себе Снежинск будущего...
(...)
- Станция "Курчатовская"... - нервно пробормотал я, поднимаясь в кромешной темноте с пола и пытаясь хотя бы звуками голоса подавить охвативший меня страх. - Выход к магазину "Юбилейный" и школе номер сто двадцать шесть... Осторожно, двери закрываются...
Да, я называю это место Подземельем. Иногда - без тени иронии - метрополитеном имени Ломинского: в нашем городе это был единственный человек, именем которого я не постеснялся бы что-нибудь назвать. Но чаще просто - Кольцо.
Станций действительно шесть. И каждая станция - если, конечно, не считать вездесущей пыли и отсутствия эскалаторов -словно с иголочки, словно вот-вот зазвучит оркестр и будет перерезана голубая ленточка. Знаете, я часто представляю, что станции эти освещены ярким светом, что на платформах полно народу, слышны шутки, смех, из зева тоннеля дует свежий ветер, и, словно подгоняя его, на волю с шумом вырывается нарядный экспресс... И знаете - у меня спирает в горле. Я хотел бы каждый день ездить в этом голубом поезде...
Станциям я давал свои названия, потому что, к моему удивлению, несмотря на их полную завершенность, на стенах ни одной из них не было складывающихся в имена металлических букв.
О "Курчатовской" я уже говорил. Она стала как бы моей базой. От нее я путешествовал по тоннелям от станции к станции. Проделанный лаз я слегка расширил, чтобы удобнее было влезать-вылезать, а в дверь коридора врезал замок - на случай нашествия незваных слесарей-сантехников.
За "Курчатовской", метрах в шестистах, примерно в середине улицы Победы (под землей, разумеется) расположена станция "Уральская". По-другому ее назвать просто невозможно. Представьте себе отделанные красно-коричневым гранитом колонны с изумрудно-зелеными капителями, выполненными из змеевика и амазонита. Деревья, настоящие деревья! Проходя между ними можно забыться и решить, что находишься в лесу. А мозаичное панно на стене! Дивные горы, таинственные озера, дремучие леса, веселые речушки - вот она неизбывная красота древнего и вечно юного Урала... И выполнено это панно не какой-то там смальтой, а настоящими уральскими самоцветами, в первую очередь, яшмой самых разных цветов и оттенков, хотя есть здесь и оникс, и змеевик, и офиокальцит, и порфир - словом, все богатства уральских кладовых. В торце станции находится потрясающий Каменный Цветок - впервые увидев, я почти час любовался им, не в силах оторваться от этого чудесного зрелища. Я думаю, человек, который изваял его, - мастер от Бога, под стать бажовскому Даниле... На Цветке сидит большая красно-зеленая ящерка, тоже сделанная из камня, а позади, на стене изображены персонажи уральских сказов - в совершенно необычной, нетрадиционной, но очень привлекательной манере...
Дальше по линии идет "Рабочая", та что недалеко от "Синары", под горкой. В массивных пилонах, расположенных вдоль платформы, со стороны зала сделаны неглубокие ниши, в которых на невысоких мраморных постаментах находятся выполненные методом гальванопластики (я простукивал - они полые внутри) скульптуры, изображающие представителей разных профессий. Возможно, они должны символизировать наиболее распространенные занятия жителей Снежинска. Всего их семь, они чуть выше человеческого роста. Ученый - пожилой человек в академической шапочке на голове, в руке у него микроскоп. Инженер - средних лет мужчина, считающий на логарифмической линейке. Врач - стройная женщина со стетоскопом на груди, рядом с ней - маленькая девочка, которую женщина гладит по голове. Рабочий - молодой парень, придерживающий молот у правой ноги. Учитель - снова женщина, на этот раз пожилая, в очках, в руках у нее глобус, рядом мальчик, показывающий на глобусе Снежинск (не Москву, как я сначала подумал). Воин - неулыбчивый мужчина с автоматом на плече. И замыкает галерею Колхозница - полногрудая, веселая девушка со снопом пшеницы в руках...
Все эти фигуры чем-то напоминают скульптуры на станции "Площадь Революции" в Москве. Но очевидно, что их создавал другой скульптор. Они менее искусственные (но - не менее искусные!), более человечные, более жизненные. И несмотря на кажущуюся наивной символику они не выглядят смешными. От них веет гордостью и одухотворенностью...
От "Рабочей" - как и от следующей станции, которую я называю "Снежной", - вправо отходит еще один тоннель, но об этих тоннелях я скажу чуть позже. "Снежная", расположенная под сто двадцать первой школой, поражает своей отделкой из белого мрамора и других материалов белого цвета. Самое интересное, что я не сразу понял всю прелесть этой станции. Мне помешали пыль и темнота. Но когда воображение научило меня представлять мое Подземелье так, как оно должно выглядеть в свете ярких приветливых ламп, умытое и вычищенное, радостное и спокойное - тогда и только тогда, проникнув мыслью сквозь убивающую душу серость, постиг я то нежное, еле уловимое очарование зимней сказки, веющее от каждой частички этой станции...
Под хирургическим корпусом находится станция, которую я после долгих раздумий назвал "Зоологической", хотя понимаю, что название это ей не вполне подходит, здесь нужно что-то менее официальное, что-то более нежное, интимное... В самом центре станции воздвигнуто нечто вроде огромного дерева или, возможно, увитого ползучими растениями утеса, на который взгромоздились самые разнообразных представителей животного мира наших лесов. На нижних уступах с разных сторон расположились лось, медведь, волк и кабан, чуть выше устроились рысь, косуля, заяц, токующий глухарь, над ними - всякая мелюзга вроде куниц, белок, ворон и дятлов, а самую вершину венчает распахнувший громадные крылья коршун. Все это выполнено из черного чугуна, и даже неспециалист легко может распознать знаменитое каслинское литье... Выполненные из серо-голубого мрамора колонны станции слегка расширяются к капителям, похожим на небывалые фантастические растения. По-моему, светильники станции скрыты именно там, за капителями, и я представляю, какой мягкий, ласкающий свет должен заливать этот зал, словно солнцем озаряя центральную композицию... На стене - снова мозаика. Изображение напоминает гигантский орнамент, на котором десятки, если не сотни животных как бы перетекают в друг друга, не позволяя разобрать, где начинается одно легко-стремительное тело и заканчивается другое... Мне кажется, детишки были бы без ума от этой станции, часами простаивая на ней и тараща изумленные глазенки на чье-то безвестное мастерство...
И, наконец, последняя станция - это "Площадь Ленина". Я уверен, что так она и должна была называться. Здесь на барельефах под потолком и маленький Володя Ульянов, и "мы пойдем другим путем", и шалаш в Разливе, и выступление с броневика, и "мир - народам!" и что-то еще, выполненное с известных картин. Бронзовый Ленин в торцевой нише протягивает вперед руку, а на стене за его спиной стреляет "Аврора", и группы матросов и рабочих бегут куда-то вдаль с винтовками наперевес...
Ладно, я увлекся. Вам, конечно, ничуть не интересно знать, как оформлены эти станции, потому что на языке у вас вертится и сушит вам глотку вполне понятный вопрос. Хорошо, я сейчас перейду к нему - но вот что я все равно хочу сказать вам. Человек, который задумал именно такое исполнение снежинского метрополитена, - гений!.. Гений, потому что он выразил самую суть города, воплотив въяви его бессмертную душу... Подумайте сами! Прекрасные люди в окружении прекрасной действительности, которая помогает им творить и вдохновляет их на новые подвиги!.. Энергичные "Курчатовская", "Рабочая" и "Площадь Ленина" воплощают в себе пафос труда, творчества и революционного прорыва в будущее, а мягкие и искренние "Уральская", "Снежная" и "Зоологическая" словно поддерживают их, неся людям так необходимые им гармонию, нежность и чистоту...
Я бы хотел жить в таком мире".
Но тут, хотя бы, смысл метафоры очевиден. Снежинский метрополитен - это обещанный нам коммунизм. "На одном из плафонов я разглядел что-то вроде бороздящего просторы Вселенной космического корабля, а на другом - панораму красивого города с высокими зданиями и прозрачными, повисшими в воздухе летательными аппаратами".
Так почему же метро так и не открыли, почему станции заброшены? Как выяснилось, пока их строили, артефакт методично "переварил" окружавшую его гору грунта, "проел" её. Аномалия снова стала выделывать свои шутки со временем, строителей пришлось эвакуировать. Город никто эвакуировать не стал, каким образом? Да и зачем? И потом... секретность.
И до сих пор в Снежинске люди умирают быстрее отведённого им природой срока, а район над самым центром подземелья представляет собой настоящую "душегубку". Но местные привычно списывают проблемы со здоровьем на свою работу, она у них вредная, с радиацией имеют дело. К тотальной секретности тоже привыкли. А в нынешней России всем и подавно безразличны проблемы аномального старения и ранней смертности снежинцев.
Рассказчику его открытие стоило двадцати лет жизни, из тридцатилетнего мужчины он стал пятидесятилетним. Жизнь прошла, а зачем, для чего..?
[Естественно, в конце автор попытался свести всё на какой-то позитивный, советско-оптимистический вывод. У него ничего не вышло.]
